6.1. В §§ 3,4 описаны две модели лингвистической структуры: простая теоретико-коммуникационная модель и формализованный вариант анализа по непосредственно составляющим. Обеони оказались неадекватными, и в § 5 я предложил более сильную модель, сочетающую уровень непосредственно составляющих и грамматические трансформации, которая предназначена восполнить недостатки предыдущих моделей. Прежде чем переходить к изучению этой возможности, я хотел бы разъяснить некоторые исходные моменты, лежащие в основе метода данного исследования.
Главное в настоящем обсуждении лингвистической структуры - это проблема обоснования грамматик. Грамматика языка Ь есть в сущности теория языка Ь. Любая научная теория, основываясь на конечном числе наблюдений, стремится установить соотношения между наблюденными явлениями и предсказать новые явления, сформулировав общие законы в терминах гипотетических конструктов, таких, как (в физике, например) «масса» и «электрон». Подобным же образом грамматика английского языка основывается на конечном множестве высказываний (наблюдений) и содержит некоторые грамматические правила (законы), сформулированные в терминах конкретных фонем, групп и т. п, английского языка (гипотетические конструкты). Эти правила выражают структурные соотношения между наблюденными предложениями и бесконечным числом предложений, порождаемых грамматикой независимо от этих наблюденных предложений (предсказания). Наша задача состоит в выработке и уяснении критериев выбора правильной грамматики для каждого языка, то есть правильной теории этого языка.
В § 2.1 были упомянуты два типа таких критериев. Ясно, что каждая грамматика обязана удовлетворять определенным внешним условиям адекватности; так, например, порождаемые ею предложения должны быть приемлемы для природного носителя языка. В § 8 мы рассмотрим некоторые другие внешние условия этого рода. Кроме того, мы предъявляем к грамматикам требование общности;
мы требуем, чтобы грамматика данного языка была построена в соответствии с определенной теорией лингвистической структуры, в которой такие понятия, как «фонема» и «группа», определяются вне зависимости от всякого конкретного языка 29 . Если опустить либо внешние условия, либо требование общности, у нас не будет оснований для выбора среди большого числа совершенно различных «грамматик», каждая из которых совместима с данной совокупностью наблюденных высказываний. Но, как мы заметили в § 2.1, эти требования в своей совокупности представляют весьма сильный критерий адекватности для общей теории лингвистической структуры, а также для множества грамматик, которые созданы на ее основе для конкретных языков. Заметим, что ни общая теория, ни конкретные грамматики не фиксированы с этой точки зрения раз навсегда. Прогресс и пересмотр могут осуществляться в силу открытия новых фактов, касающихся конкретных языков, или чисто теоретического проникновения в организацию языковых данных, т. е. построения новых моделей лингвистической структуры. В этой концепции, однако, нет круга. В любой момент времени мы можем попытаться сформулировать со всей возможной точностью как общую теорию, так и множество связанных с ней грамматик, которые обязаны удовлетворять эмпирическим, внешним условиям адекватности.
Мы не рассмотрели еще следующего весьма решающего вопроса: каково отношение между общей теорией и конкретными грамматиками, вытекающими из нее? Другими словами, какой смысл мы вкладываем в данном контексте в понятие «вытекать из»? Именно в этом пункте наш подход резко расходится со многими теориями лингвистической структуры.
Наиболее сильное требование, которое можно было бы предъявить к соотношению между теорией лингвистической структуры и конкретными грамматиками, состоит в
29 Предполагается, что эти два условия соответствуют тому, что имел в виду Ельмслев, говоря о пригодности и произвольности лингвистической теории. Ср . L. Н j е 1 m s 1 е v, Prolegomena to a theory of language (Memoir 7, Indiana University Publications in Anthropology and Linguistics), Baltimore, 1953, p. 8 [ в переводе на русский см . « Новое в лингвистике », вып . 1, Изд - во иностранной лит - ры , М ., 1960, стр . 275. - Прим . ред .]\ в этой связи см . также рассужление Хоккета о « метакритериях » в лингвистике («Two models of grammatical descnption», ^Linguistics Today» = «Word», 10,p. 232-233).
том, чтобы теория, исходя из определенной совокупности высказываний, давала практичный и автоматический метод конструирования грамматики. Будем говорить, что такая теория предоставляет нам процедуру для открытия грамматик.
Более слабое требование заключается в том, чтобы теория давала практичный и автоматический метод для определения того, является ли грамматика, предлагаемая для данной совокупности высказываний, действительно наилучшей грамматикой для того языка, из которого взята данная совокупность. О такой теории, не затрагивающей вопроса о том, как строится грамматика, надо говорить как о теории, предоставляющей процедуру суждения о грамматике.
Еще более слабое требование сводится к тому, чтобы, имея совокупность высказываний и две предлагаемые грамматики в, и й 2 , мы могли с их помощью решить, какая из грамматик лучше для языка, из которого выделена данная совокупность высказываний. В этом случае следует говорить, что теория дает нам процедуру выбора грамматик.
Все эти теории можно представить графически следующим обоазом:
механизм с грамматикой и совокупностью высказываний в качестве входов и ответами «да» и «нет» в качестве выходов, означающими правильность или неправильность грамматики; следовательно, это теория, дающая процедуру суждения о грамматике. Рис. (36 III) представляет теорию с грамматиками G 1 и G 2 , а также всей совокупностью высказываний на входе и решением о предпочтительности G, или G 2 на выходе, т. е. теорию, дающую процедуру выбора грамматик 30 .
Из принятой здесь точки зрения вытекает, что неразумно требовать от лингвистической теории чего-либо большего, чем практичной процедуры выбора грамматик. Иначе говоря, мы принимаем последнюю из трех позиций, о которых говорилось выше. Насколько я понимаю, большинство наиболее тщательных программ в области разработки лингвистической теории 31 стремятся к удовлетворению самого сильного из этих трех требований. Это значит, что предпринимаются попытки сформулировать методы анализа, которые исследователь реально может использовать, если у него есть время, чтобы построить грамматику языка, исходя непосредственно из сырых данных. По-моему, весьма сомнительно, чтобы этой цели можно было достигнуть сколько-нибудь интересным путем, и я
80
Основная проблема не
изменится, если мы захотим взять не-
большое множество правильных грамматик
вместо одной.
81
См
.,
например
,
В
.
В
1
о
с
h, A set of postulates for
phonemic
analysis,
«Language»,
24, 1948, p. 3-46; N. Chomsky,
Systems
of syntactic
analysis,
«Journal
of
Symbolic
Logic»,
18,
1953, p. 242-
256; Z. S. Harris,
From phoneme to morpheme,
«Language»,
31, 1955, p. 190-222;
его
же
, Methods in structural
linguistics,
Chicago, 1951; C.
F.
H
о
с
k e t t, A formal statement of
morphemic
analysis,
«Studies
in
Linguistics»,
10, 1952, p. 27-39;
его
же
,
Problems of morphemic
analysis,
«Language»,
23, 1947, p. 321-343;
R. S. W e 1 1 s, Immediate
constituents,
«Language»,
23, 1947, p. 81 -
117,
и
многие
другие
работы
.
Хотя явной целью этих работ
яв-
ляются процедуры открытия, мы часто обнаруживаем при тща-
тельном
рассмотрении, что теория, которая в действительности по-
строена, дает всего
лишь процедуру выбора грамматик. Так, напри-
мер, Хоккет считает своей
задачей в «А
formal
statement
of
morphemic
analysis»
разработку «формальных процедур, с помощью
которых
можно идти от стартовой черты до полного описания системы
языка»
(стр. 27); но реально он лишь описывает некоторые из
формальных
свойств морфологического анализа, а затем предлагает «критерий,
с
помощью которого можно определить относительную эффективность
возможных
морфологических решений; пользуясь им, можно вы-
брать максимально
эффективный вариант либо несколько вариантов,
равно эффективных, но более
эффективных, чем все прочие» (стр. 29).
подозреваю, что всякая попытка достичь ее должна завести в лабиринт все более и более подробных и сложных аналитических процедур, которые, однако, не дают ответа на многие важные вопросы, касающиеся природы лингвистической структуры. Я полагаю, что, снизив наши запросы и поставив более скромную цель - разработать процедуры выбора грамматик,- мы сможем сосредоточить наше внимание на узловых проблемах лингвистической структуры и прийти к более удовлетворительному их решению. Справедливость этого мнения может быть проверена лишь путем фактической разработки и сравнения указанных теорий. Заметим, однако, что слабейшее из этих трех требований является все же достаточно сильным для того, чтобы обеспечить высокую содержательность теории, которая ему удовлетворяет. Нам известно немного таких областей науки, в которых можно было бы серьезно рассматривать возможность разработки общего, практичного, автоматического метода выбора между несколькими теориями, каждая из которых совместима с имеющимися данными.
Рассматривая каждую из указанных концепций лингвистической теории, мы охарактеризовали соответствующие типы процедуры словом «практичная». Эта неопределенная характеристика очень важна для эмпирической науки. Допустим, к примеру, что мы оцениваем грамматики в соответствии с таким простым их свойством, как длина. Тогда было бы правильным сказать, что мы имеем практичную процедуру выбора грамматик, поскольку мы можем сосчитать количество символов, которые каждая из них содержит; абсолютно верным было бы также утверждение, что мы имеем процедуру открытия, поскольку можно расположить все последовательности, состоящие из конечного числа символов, из которых построены грамматики, в порядке возрастания их длины. При этом мы могли бы проверить, является ли каждая из этих последовательностей грамматикой или нет, так, чтобы можно было быть уверенным, что по прошествии некоторого конечного отрезка времени найдется кратчайшая последовательность, которая удовлетворит необходимым требованиям. Однако данная процедура открытия не того типа, который желателен тем, кто пытается удовлетворить наиболее сильное из требований, рассмотренных выше.
Предположим, что мы пользуемся словом «простота» по отношению к совокупности формальных свойств грамматик, рассматриваемых с целью выбора между ними. Тогда перед лингвистической теорией предлагаемого нами типа встают три главные задачи. Во-первых, необходимо сформулировать точно (если возможно - с операционными, поведенческими испытаниями) внешние критерии адекватности грамматик. Во-вторых, мы должны охарактеризовать строение грамматик в общей и явной форме так, чтобы можно было реально предложить грамматики этого типа для конкретных языков. В-третьих, необходимо анализировать и определить понятие простоты, которым мы собираемся пользоваться при выборе между грамматиками, каждая из которых имеет требуемую форму. По выполнении последних двух задач мы в состоянии сформулировать общую теорию лингвистической структуры, в которой такие понятия, как «фонема в Ь», «группа в Ь», «трансформация в Ь», определяются для произвольного языка Ь в терминах физических и дистрибутивных свойств высказываний Ь и формальных свойств грамматик Ь 82 . Например, мы определим множество фонем Ь как множество элементов, имеющих известные физические и дистрибутивные свойства и выступающих в простейшей из грамматик, предложенных для Ь. Имея такую теорию, можно попытаться построить грамматики для реальных языков и решить затем, удовлетворяют ли простейшие из грамматик, предлагаемые нами (т. е. грамматики, которые мы обязаны выбрать согласно общей теории), внешним условиям адекватности. Мы должны продолжать пересматривать наши понятия простоты и характеристики форм грамматик до тех пор, пока грамматики, отобранные в соответствии с теорией, не будут удовлетворять внешним условиям 83 . Заметим, что эта теория не может подсказать нам, как реально приступить к построению грамматики данного
82 Лингвистическая теория формулируется, таким образом, на языке, который является метаязыком по отношению к языку, на котором написаны грамматики, и на метаметаязыке по отношению к языку, для которого построена грамматика.
88 В действительности в ходе исследования мы можем пересмотреть также критерии адекватности. Это значит, мы можем решить, что некоторые из соответствующих испытаний не применимы к грамматическим явлениям. Предмет теории не вполне определен в начале исследования. Он определяется частично в меру возможности дать организованное и систематическое описание некоторой области явлений.
языка, исходя из всей совокупности высказываний. Однако благодаря ей мы можем решить, как оценить такую грамматику; эта теория должна, таким образом, дать нам возможность выбрать между двумя предложенными грамматиками.
В предыдущих разделах настоящего исследования мы имели дело со второй из упомянутых трех задач. Мы предполагали, что множество грамматически правильных предложений английского языка задано и что существует некоторое понятие простоты, и старались решить, какого рода грамматика будет точно порождать грамматически правильные предложения некоторым простым способом. Формулируя это несколько иными словами, мы отметили выше, что одно из понятий, которое необходимо определить в общей лингвистической теории, есть «предложение в Ь». Исходными для определения должны быть такие понятия, как «наблюденное высказывание в Ь», «простота грамматики Ь» и т. п. В соответствии со сказанным общая теория имеет дело с разъяснением отношения между множеством грамматически правильных предложений и множеством наблюденных предложений. Наше изучение структуры первого множества - это подготовительное исследование, исходящее из допущения, что, прежде чем мы сможем ясно охарактеризовать указанное отношение, мы должны знать гораздо больше о формальных свойствах этих множеств.
Ниже, в § 7, мы продолжим рассмотрение сравнительной сложности различных способов описания структуры английского языка. В частности, мы коснемся вопроса о том, упростится ли грамматика в целом в том случае, если мы отнесем некоторый класс предложений к числу ядерных или если будем считать их полученными посредством трансформаций. Этим путем мы придем к определенным заключениям относительно структуры английского языка, В § 8 мы покажем, что существует независимое свидетельство в пользу нашего метода выбора, т. е. что более простые грамматики удовлетворяют определенным внешним условиям адекватности, тогда как более сложные грамматики, где иначе решен вопрос об отнесении предложений к ядру, таким условиям не удовлетворяют. Полученные результаты, однако, остаются всего лишь правдоподобными до тех пор, пока мы не дадим строгого определения используемого нами понятия простоты. Я думаю, что такое определение можно дать, но это не входит в задачу настоящей монографии. Тем не менее ясно, что при любом разумном определении «простоты грамматики» большинство суждений об относительной сложности, к которым мы придем ниже, останется в силе 8 \
Заметим, что простота есть системный критерий; единственное окончательное мерило для оценки - это простота системы в целом. При рассмотрении частных случаев мы можем фиксировать лишь, насколько то или иное решение влияет на общую сложность. Такой критерий может быть только приблизительным, поскольку в результате упрощения одной части грамматики могут усложниться другие ее части. Другими словами, если выяснится, что упрощение одной части грамматики ведет к соответствующему упрощению других частей, мы вправе надеяться, что находимся на правильном пути. Ниже мы попытаемся показать, что как раз простейший трансформационный анализ одного класса предложений весьма часто прокладывает путь к более простому анализу других классов.
Короче говоря, никоим образом не следует останавливаться на способе получения грамматики, степень простоты которой определена, например, на том, как можно получить разложение глагольной группы, приведенное в § 5.3. Вопросы подобного рода не имеют отношения к программе исследования, изложенной выше. Можно прийти к грамматике с помощью интуиции, проб, всякого рода вспомогательных методологических средств, на основании предыдущего опыта и т. п. Без сомнения, можно дать систематическое описание многих полезных процедур анализа, но навряд ли удастся сформулировать их достаточно строго, исчерпывающе и просто, чтобы именовать все это практичной и автоматической процедурой открытия. Так или иначе данная проблема выходит за рамки настоя-
34 См. мою работу «The logical structure of linguistic theory», где рассматриваются методы оценки грамматик в терминах формальных свойств простоты.
Мы не отрицаем в данном конкретном случае полезности даже частично адекватных процедур построения. Они могут дать лингвисту-практику ценное вспомогательное средство, а также привести к небольшому набору грамматик, среди которых затем мож* но выбрать лучшие. Существо нашей позиции заключается в том, что лингвистическая теория не должна отождествляться со справочником полезных процедур и не следует ожидать от нее, что она предоставит нам автоматические процедуры открытия грамматик.
щего исследования. Наша конечная цель - дать объективный и формальный метод выбора грамматики и сравнения ее с другими предложенными грамматиками. Нас интересует, таким образом, описание форм грамматик (или, что то же самое, природы лингвистической структуры) и изучение эмпирических последствий принятия определенной модели лингвистической структуры, а не указания, как в принципе можно прийти к грамматике того или иного языка.
6.2. Как скоро мы отказываемся от всякого намерения найти практичную процедуру открытия грамматик, многие проблемы, которые были предметом горячей методоло* гической дискуссии, попросту снимаются. Рассмотрим проблему независимости уровней. Справедливо указывалось, что если морфемы определяются через фонемы и одновременно фонемный анализ связан с морфологическими соображениями, то лингвистическая теория сходит на нет в силу логического круга. Однако эта взаимозависимость уровней не обязательно должна привести к кругу. В данном случае можно задать «предположительное множество фонем» и «предположительное множество морфем» и определить отношение совместимости, существующее между предположительными множествами фонем и пред-лоложительными множествами морфем. Тогда мы сможем определить пару, состоящую из множества фонем и множества морфем, для данного языка как совместимую пару, состоящую из предположительного множества фонем и предположительного множества морфем. Наше отношение совместимости будет частично базироваться на соображениях простоты, т. е. мы сможем определять фонемы и морфемы языка как предположительные фонемы и морфемы, которые, между прочим, в совокупности приведут к самой простой грамматике. Таким образом, мы получаем совершенно прямой путь определения взаимозависимых уровней, не впадая в ошибку круга. Разумеется, все это еще не дает ответа на вопрос, как найти фонемы и морфемы прямым, автоматическим путем. Но и никакая другая фонемная или морфологическая теория в действительности не ответит на этот прямой вопрос, и мало оснований полагать, что на него вообще можно ответить сколько-нибудь содержательным образом. Во всяком случае, если мы поставим себе более скромную цель к потребуем только разработки процедуры вцбора грамматик, то останется мало оснований возражать против смешения уровней и нетрудно будет избежать круга при определении взаимозависимых уровней 35 .
Многие проблемы морфемного анализа также получают совершенно простое решение, если мы примем общее направление, охарактеризованное выше. Пытаясь разработать процедуры открытия грамматик, мы естественным образом приходим к необходимости рассматривать морфемы как классы последовательностей фонем, т. е. как единицы, имеющие конкретный фонемный «состав» в некотором совершенно буквальном смысле. Это ведет к помехам в таких общеизвестных случаях, как английское took /tuk/, где
85 См. Z. S. H а r r i s, Methods in structural linguistics , Chicago , 1951 (напр., Приложение к 7.4, Приложение к 8.2, гл. 9, 12), где приводятся примеры процедур, ведущих к взаимозависимым уровням. Я думаю, что возражение Фаулера против морфологических процедур Хэрриса (ср. «Language», 28, 1952, р. 504-509) можно без труда опровергнуть, если сформулировать, не впадая в круг, предложенную здесь процедуру. Ср . С . F. H о с k e t t, A manual of phonology (Memoir 11, Indiana University Publications в «Anthropology an Linguistics»), Baltimore, 1955; e г о ж e, Two fundamental problems in phonemics, «Studies in Linguistics», 7, 1949, p. 33; R. Jakobson, The phonemic and grammatical aspects of language and their interrelation (Proceedings of the Sixth International congress of linguists,5-18, Paris, 1948); K. L. P i k e, Grammatical prerequisites to phonemic analysis, «Word», 3, 1947, p. 155-172; его же , More on grammatical prerequisites, «Word», 8, 1952, p. 106-121, где обсуждается проблема взаимозависимости уровней . См . также N. С h о m s k у , M. H а 1 1 e, F. L u k о f f, On accent and juncture in English («For Roman Jakobson», "s-Gravenhage, 1956, p. 65-80).
Бар - Хиллел утверждает в «Logical syntax and semantics» ( см . «Language», 30, 1954, p. 230-237), что предложения Пайка можно формализовать с помощью рекурсивных определений. Он не обосновывает этого утверждения подробно; что до меня, то я считаю, что этот путь вряд ли приведет к успеху. Кроме того, если удовлетвориться процедурой выбора грамматик, то можно построить взаимозависимые уровни, пользуясь только прямыми определениями, как мы только что видели.
Проблему взаимозависимости фонемного и морфемного уровней не следует смешивать с вопросом о том, необходима ли морфологическая информация для того, чтобы читать фонемную транскрипцию. Даже если считать морфологические соображения имеющими отношение к определению фонем языка, может тем не менее оказаться, что фонемная транскрипция дает полный набор «правил чтения» вне зависимости от других уровней. Ср. N . С h о m s k у, M. Hal le, F. L u k о f f , On accent and juncture in English («For Roman Jakobson», "s-Gravenhage, 1956, p. 65-80), где рассматривается этот вопрос и приводятся примеры.
трудно, не прибегая к искусственности, связать какую бы то ни было часть слова с морфемой прошедшего времени, присутствующей в виде jtl в walked /wokt/, а также в виде /d/ в framed /îreymd/ и т. д. Можно избежать всех этих проблем, рассматривая морфологию и фонологию как два различных, но взаимозависимых уровня представления, связанных в грамматике посредством морфофонемных правил типа (19). Так, took представляется на морфологическом уровне в виде take+past, подобно тому как walked можно воспринимать в виде walk+past. Морфофонем-ные правила (19 II) и (19 V), соответственно, превращают эти цепочки морфем в /tuk/ и /wokt/. Единственная разница между этими двумя случаями состоит в том, что (19 V) является гораздо более общим цравилом, чем (19 II) 36 . Если мы откажемся от мысли, что более высокие уровни в буквальном смысле слова построены из элементов более низких уровней (а я думаю, что мы должны это сделать), то станет куда более естественным рассматривать даже такие абстрактные системы представления, как трансформационная структура (где каждое высказывание представляется последовательностью трансформаций, посредством которых оно получается из терминальной цепочки грамматики непосредственно составляющих), в качестве лингвистического уровня.
|
86 Хоккет дает весьма ясное изложение этого подхода к уровням в «A manual of phonology», 1955, p. 15. В «Two models of grammatical description» (cm . «Linguistics Todayx=«Word», 10, 1954, p. 210- 233) Хоккет отбрасывает решение, весьма сходное с тем, которое только что было предложено, на том основании, что «took и take частично сходны по фонемному виду, точно так же как baked и bake; они сходны также по значению; этого факта нельзя упускать из виду» (стр. 224). Но сходство значений не упускается из виду при нашей формулировке, поскольку морфема past налицо в морфемном представлении как слова took «взял», так и слова baked «пек». Сходство фонемного вида также может быть обнаружено при данной формулировке морфофонемного правила, которое превращает take+past в /tuk/. Без сомнения, в реальной морфемной системе мы сформулируем это правило в виде: еу -> u в контексте t - k-\-past. Это позволит нам упростить грамматику посредством обобщения, которое обнаружит параллели между take «взять» - took «взял», shake «трясти» - shook «тряс», forsake «покинуть» - forsoo к «покинул» и в более общем случае между stand «стоять» - stood «стоял» и т. п. |
Многие общепринятые точки зрения окажутся несостоятельными, если мы сформулируем наши цели предложенным выше образом. Так, утверждают иногда, что работа в области синтаксической теории в настоящее время преждевременна, поскольку многие проблемы, возникающие на более низком уровне фонетики и морфологии, не решены. Совершенно справедливо, что высшие уровни лингвистического описания зависят от результатов, полученных на низших уровнях. Однако в определенном, вполне разумном смысле, верно также и обратное. Выше мы видели, например, что было бы абсурдным или даже безнадежным устанавливать принципы построения предложений в терминах фонем или морфем, однако только разработка таких высших уровней, как уровень непосредственно составляющих, показывает нам, что нет смысла предпринимать эту тщетную попытку на низших уровнях 37 . Подобным же образом мы утверждали, что описание структуры предложения через анализ по непосредственно составляющим теряет силу вне определенных границ. Однако только разработка еще более абстрактного уровня трансформаций может подготовить почву для разработки более простой и адекватной методики анализа по непосредственно составляющим в более узких границах.
87 См. N. Chomsky, M. Halle, F. L u k о f f, On accent and juncture in English («For Roman Jakobson», "s-Gravenhage, 1956, p. 65-80), где рассматриваются явления на всех высших уровнях (включая морфологию, непосредственно составляющие и трансформации), связанные с выбором того или иного фонемного анализа.
Грамматика языка - это сложная система с многочисленными и разнообразными связями между ее частями. Для исчерпывающей разработки одной части зачастую полезно или даже необходимо иметь некоторую картину системы в целом. Итак, я думаю, что мнение, будто синтаксическая теория должна ожидать решения проблем фонологии и морфологии, совершенно несостоятельно и не зависит от того, занимаемся ли мы проблемой процедур открытия или нет. Однако я уверен, что это мнение питается ложной аналогией между порядком разработки лингвистической теории и предполагаемой очередностью операций при открытии грамматической структуры.
(LSLT, 1955-56)
В возникновении трансформационно-генеративной грамматики книга Хомского (1975 ) Логическая структура лингвистической теории (LSLT) объемом 570 страниц занимает необычную позицию. С одной стороны, это фундаментальная работа, лежащая в основе всей теории, а с другой стороны, она не была опубликована до 1975 года. Хронологически ее основные главы предшествовали важным докладам Хомского 1956 года и Синтаксическим структурам (1957а).В некотором отношении, LSLT все еще находится внутри традиции североамериканского структурализма, особенно это касается дискуссии о методах открытий и процедурах замещения в Главе V. С точки зрения корпусных лингвистов, следующее программатическое утверждение в сноске весьма интересно:
(2) «Вся наша дискуссия основана на допущении, что данные собраны – что грамматика основана на адекватном корпусе. Мы не обсудили самый важный вопрос о том, как составляется корпус и как лингвист получает информацию о лингвистическом поведении. См. Lounsbury, “Field methods and techniques in linguistics” ; Harris and Voegelin, “Eliciting” »
(Chomsky 1975 , 227; выделено в оригинале).
На данном этапе трансформационно-генеративной теории Хомский, похоже, в самом деле рассматривает доступность адекватных представительных корпусов текстов как самоочевидную отправную точку для лингвистического описания, наряду с предположительной информацией о «лингвистическом поведении». Как следует из ссылок на работы Лонсбери (Lounsbury1953) и Харриса и Веглина (Harris/Voegelin 1953), Хомский в основном имел в виду структуралистскую полевую методологию составления корпусов, основанную на верификации с помощью информанта. Конечно, эта методология была большей частью разработана для исследования «экзотических» языков, ранее неизвестных полевому лингвисту, и поэтому не имела прямого отношения к грамматической работе с хорошо известными языками, имеющими длительную письменную традицию и устоявшиеся традиции грамматического описания.
Поразительно, что Хомский упоминает это предположение только в сноске на странице 227, после того, как он мимоходом уже сделал десятки ссылок на важность корпусов. Вот несколько примеров: «имея корпус лингвистического материала», различные предложенные грамматики можно сравнить и выбрать лучшую из них (стр. 61); «имея корпус», можно построить набор совместимых описательных уровней (стр. 68); в грамматическом описании, «у нас есть <…> только конечный корпус высказываний из бесконечного набора грамматически правильных высказываний» (стр. 78); «[мы] предложили, что грамматика проверяется демонстрацией того, что она следует из применения корпуса к правильно сформулированной общей теории» (стр. 86); «[грамматика] должна порождать набор грамматически правильных предложений на основе ограниченного корпуса» (стр. 94); «имея корпус высказываний, для которого, как мы заранее знаем, существует грамматика» (стр. 166); «имея корпус предложений», лингвист должен определить, какие из этих высказываний фонематически различимы (стр. 129); «набор грамматически правильных предложений не может быть отождествлен с корпусом наблюдаемых предложений, созданным лингвистом» (стр. 129); «мы должны спроецировать класс наблюдаемых предложений на <…> бесконечный класс грамматически правильных предложений» (стр. 133); «предположим, что <…> look at the cross-eyed man встречается в корпусе» (стр. 133); «Нам дан корпус K , который мы принимаем за набор цепочек слов» (стр. 134); «Мы определяем распределение слова как набор контекстов в корпусе, в которых оно встречается» (стр. 137); «Предположим <…>, что все предложения в корпусе имеют одинаковую длину» (стр. 140); «в реальном лингвистическом материале отборочные ограничения на распределение чрезвычайно строги» (стр. 141); «Имея корпус предложений, мы определяем набор G как набор предложений, отвечающих правилам, установленным для описания этого корпуса <…>» (стр. 147); «Метод, описанный в § 35, не может предоставить полный ответ на вопрос о проецировании корпуса на набор грамматически правильных высказываний <…>» (стр. 153); «Усовершенствовав уровень P абстрактно, теперь мы можем попытаться определить его эффективность путем применения к описанию реального языкового материала» (стр. 223); «Имея набор грамматических категорий первого порядка и лингвистический корпус, мы имеем набор порожденных предложений» (стр. 227).
Таким образом, нет сомнений, что в LSLT Хомский принимал структуралистскую методологию создания корпуса как само собой разумеющееся, в качестве очевидного составляющего компонента в инструментарии появляющейся генеративной лингвистики. Однако является фактом и то, что здесь, как и в более поздних работах, он сам никогда не применяет эту методологию и не ставит вопрос о том, будет ли в действительности трансформационно-генеративный подход к лингвистике нуждаться в ясной новой корпусной методологии. Скорее, без какого-либо принципиального обсуждения в LSLT, Хомский вводит новый метод использования (более или менее) грамматически неправильных (или по-другому странных) выдуманных примеров, созданных им самим на основе своей грамматической интуиции носителя языка, для использования в качестве доказательства в своей аргументации по поводу грамматической правильности. Здесь приведен список примеров такого типа, представленных в LSLT (в 1955-56 годах традиции использования звездочек или вопросительных знаков для пометы неграмматических или странных примеров еще не было; первым, кто использовал звездочки для обозначения грамматической неправильности, насколько мне известно, был Р.Б. Лиз (Lees 1957, 402), который при обсуждении создания сложных слов в английском языке приводил такие примеры, как a book for cooking vs. *a cooking book ):
Colorless green ideas sleep furiously.
Furiously sleep ideas green colorless.
Sincerity admires John.
Golf admires John.
The admires John.
Of had lunch with Tom.
Look at the cross-eyed from.
The sincerity scratched by John was <...>
The table manifested by John was <...>
Himself was seen in the mirror by John.
Misery loves company.
victory’s toothache
Victory has a toothache.
a talkative harvest
the considered a fool person
It seems John’s.
It seems barking.
He seems forgiven.
John was tired and applauded.
At the clown, everyone laughed.
The office was worked at by John.
Несмотря на многие программатические ссылки на важность корпусов, они не используются в LSLT даже в форме случайных подлинных примеров. Однако также нельзя найти и четко сформулированного разрыва со структуралистской корпусной методологией. Обратите внимание, кстати, на заявление Ньюмейера (Newmeyer 1986, 66) о том, что самые ранние книги и доклады Хомского наполнены полемикой против эмпиристических понятий науки, поддерживаемых структурными лингвистами. Я не смог найти ничего подобного в работах Хомского, написанных до 1956 года.
С другой стороны, LSLT также содержит много ссылок на понятие лингвистической интуиции. В начале резюмирующей главы, Хомский (ibid., 61-62) утверждает, что его теория «прольет свет на такие факты», которые включают (i) способность говорящего производить неопределенное количество новых высказываний, которые сразу же принимаются другими членами языкового сообщества, и (ii) способность обладать «интуитивными суждениями по поводу лингвистической формы», в частности, идентифицировать членство фонем в звуках, воспринимать морфологическое родство (как в see : sight ), идентифицировать родственные предложения (такие как повествовательные предложения и соответствующие им вопросы), определять схемы предложений (такие как разнообразные примеры переходных придаточных предложений) и воспринимать структурные неопределенности (например, They don’t know how good meat tastes. ).
Грамматика языка L пытается рассматривать эти проблемы в терминах формальных свойств высказываний. Теория, которая определяет грамматическую правильность, порождает только грамматически правильные предложения, будучи «примененной к конечному образцу лингвистического поведения», и демонстрирует, что они находятся в гармонии с интуитивными суждениями носителя языка, соответствует интуитивному чувству грамматической правильности носителя языка и является «рациональной оценкой этого поведения, т.е. теорией лингвистической интуиции говорящего» (ibid., 95). На первый взгляд, эти заявления обеспечивают утраченное связующее звено между корпусными данными и интуицией как исходным материалом или сырьем для генеративного описания, но мы все еще стоим перед фактом, что в реальной практике корпусы не используются.
Структура языка- внутренний порядок, организация частей языка в одно целое Выделяют: Внешнюю структуру языка(пространственная, временная и социальная вариантность языка, обусловленная структурой общества, его функционированием и историей); Внутреннюю структуру языка, состоящую из разных ярусов (уровней) языка: звукового, лексико-семантического, грамматического; Признак системы языка, совокупность отношений между элементами системы.
Представители Казанской лингвистической школы уделяли большое внимание определению языкознания как науки и определению его места по отношению к другим наукам. Языкознание признавалось самостоятельной наукой, которая исследует жизнь языка, обобщает факты и определяет законы развития языка. Языкознание не следует смешивать ни с филологией, ни с психологией. Объектом исследования языкознания служат живые языки и памятники письменности.
Языкознание как наука делится на два раздела:
I. Чистое – теоретическое языкознание, которое исследует:
Ø уже сложившиеся языки (положительное языкознание );
Ø вопрос о начале слова и общие законы существования языков;
II. Прикладное – применяет данные чистого языкознания к вопросам из области других наук.
В положительном языкознании Бодуэн де Кортуне выделял два раздела:
(1) грамматика - это рассмотрение строя и состава языка; три части грамматики: фонетика (или фонология), морфология (или словообразование), синтаксис (или словосочетание).
(2) систематика - это классификация языков. Иван Александрович классифицирует языки по генетическому и морфологическому принципам. Генетическая классификация исходит из понятия родственных языков, т.е. языков, которые произошли из одного праязыка, но развивались под влиянием различных условий. Морфологическая классификация основывается на морфологии. Ученый делит языки на первичные и вторичные (синтетические и аналитические). В первичных (синтетических) языках грамматические значения выражаются в пределах самого слова (с помощью аффиксов, флексий); для вторичных (аналитических) языков характерно выражение грамматического значения за пределами слова, то есть отдельно от него - например, с помощью артиклей, вспомогательных слов.
Источник : учебник Кодухова «Общее языкознание», мой доклад по Бодуэну де Куртенэ J
8. Московская лингвистическая школа.
МЛШ сформировалась в Московском университете в 1880–1890-е годы. Основателем МЛШ является Филипп Федорович Фортунатов (1848-1914). Его основные работы: «Об ударении и долготе в балтийских языках», «О преподавании грамматики русского языка в средней школе», «Лекции по фонетике старославянского языка», «Сравнительное языковедение».
Учениками и продолжателями научных традиций Фортунатова были А.А. Шахматов и А.М. Пешковский . Из МЛШ вышли многие крупные лингвисты: Н.Ф.Яковлев, Г.О.Винокур, П.С.Кузнецов, А.А.Реформатский, А.И.Смирницкий и многие другие, а также работавшие большую часть жизни за рубежом Н.Трубецкой и Р.Якобсон.
Представители МЛШ были компаративистами и историками языка, они разрабатывали теорию современной грамматики, принимали участие в составлении словарей, выработке правил орфографии и пунктуации, разработке методов школьного преподавания русского языка. Пафос МЛШ - в протесте против смешения грамматики с психологией и логикой .
МЛШ наз. иногда "формальной", т.к. психологизму младограмматиков она противопоставила необходимость поиска собств. лингвистических "формальных" критериев при исследовании языка для всех областей языкознания.
МЛШ формировалась во времена господства исторического подхода и младограмматизма. Отдавая должное этим идеям, Фортунатов выходил за рамки младограмматических концепций и исторического подхода в целом. Он хорошо знал математику и стремился к математической точности в своих лингвистических исследованиях. Если большинство языковедов 19 в. тяготели к рассмотрению языка в логических или психологических категориях, то Фортунатову было свойственно стремление изучать язык, исходя из собственно лингвистических критериев и по возможности не обращаясь к категориям других наук. Его научные интересы во многом лежали в области теории грамматики, где он стремился выявить общие законы грамматической структуры, не связанные с историческим развитием. Фортунатов занимался также типологией, сопоставлением строя языков независимо от их истории и родственных связей. Близкие подходы сохранялись у учеников Фортунатова, некоторые из них, особенно Дурново, впоследствии непосредственно обратились к структурным методам.
Не отказываясь от исторических и сравнительно-исторических исследований, представители фортунатовской школы занимались синхронным изучением языков, прежде всего современных. Областью их специальных исследований были грамматика, позднее также фонология. Значительную роль в становлении и развитии идей школы сыграла деятельность Московской диалектологической комиссии (1904–1931), развернувшей активные исследования русских, украинских и белорусских диалектов.
Особенно значителен вклад МЛШ в создание современного учения о форме слова и грамматических классах слов, форме словосочетания и грамматических предложениях, его разнообразных типах.
Учение о форме слова является центральным в грамматической теории МЛШ. Форма слова (словоформа) , по определению Фортунатова, - это основа слова и формообразующий аффикс.
Вопрос о частях речи . Как известно, части речи делятся на знаменательные, служебные и междометия. Принципиально новым в учении МЛШ была формальная классификация полных слов , а именно: деление их на слова с формами изменения (формальные полные слова) и без форм словоизменения (бесформенные полные слова). К классу бесформенных слов были отнесены не только наречия и деепричастия, но и инфинитив, несклоняемые существительные и прилагательные, а также частицы, предлоги, союзы и междометия.
Синтаксическая теория МЛШ включала два аспекта: учение о словосочетании и учение о предложении:
1) Словосочетание – это объединение слов в мысли и речи. Словосочетания образуют синтаксические формы слов и порядок слов. Синтаксическими являются такие формы слов, которые обозначают зависимость одних слов от других. Синтаксическими категориями в русском языке, например, являются категории падежа и числа существительных; лица, числа, рода, времени и наклонения глагола и т.д. Формы синтаксических категорий, связывая слова в речи, выражают формальные грамматические отношения. В этой связи, выделялись различные типы связей в словосочетании: сочинение, включение (которое делится на управление, согласование и примыкание) и соподчинение.
2) Когда грамматические части словосочетания различаются как грамматическое сказуемое и грамматическое подлежащее, оно (т.е. словосочетание) образует предложение . Следовательно, предложение как форма языка определяется через форму сказуемости. Формально-грамматическое учение Фортунатова о предложении развили Пешковский и Шахматов. Теорию предложения они связали с учением об основе предложения.
МЛШ развивалась в полемике как с представителями старого исторического подхода, так и с Петербургской лингвистической школой Бодуэна де Куртенэ и Л.В.Щербы. Противники часто упрекали лингвистов фортунатовской школы в «формализме», а сами ее представители признавали приоритет формы при лингвистическом анализе. Примером расхождения позиций двух школ могут служить споры по вопросу о частях речи. Позже теоретические расхождения школ нашли выражение в спорах между Московской и Ленинградской фонологическими школами.
Становление структурализма в той или иной степени было воспринято многими представителями фортунатовской школы, особенно принадлежавшими к третьему ее поколению, а вышедшие из нее Трубецкой и Якобсон сыграли значительную роль в возникновении и деятельности Пражского лингвистического кружка; Якобсон позднее повлиял и на развитие американского структурализма. В частности, именно в МЛШ (Яковлев, Трубецкой) понятие фонемы, выработанное первоначально в петербургской лингвистической школе и отсутствовавшее у Фортунатова и его непосредственных учеников, было переосмыслено на основе отказа от психологизма и выработки строго лингвистических критериев выделения фонем; в дальнейшем усилиями Якобсона и Трубецкого этот подход занял господствующее положение в мировой лингвистике.
Источник : учебник Кодухова «Общее языкознание»
9. Ф.де Соссюр и его «Курс общей лингвистики».
Фердинанд де Соссюр (1857-1913) швейцарский лингвист, заложивший основы семиологии и структурной лингвистики, стоявший у истоков Женевской лингвистической школы. Идеи Фердинанда де Соссюра, которого часто называют «отцом» лингвистики XX века, оказали существенное влияние на гуманитарную мысль XX века в целом, вдохновив рождение структурализма.
Ф. де Соссюр преподавал общее языкознание сначала в Париже, а затем в Женеве. На основе сделанных студентами записей его лекций младшими коллегами Соссюра – Ш.Балли и А.Сеше была подготовлена и опубликована книга «Курс общей лингвистики» в 1916 г., т.е. уже после смерти Соссюра. Таким образом самому Соссюру так и не удалось узнать о мировом значении его идей, которые он при жизни не собирался публиковать и даже не успел последовательно изложить на бумаге. Балли и Сеше могут, до некоторой степени, считаться соавторами этой работы, так как Соссюр не имел намерений издавать такую книгу, и многое в ее композиции и содержании, по-видимому, привнесено издателями (многого нет в конспектах лекций Соссюра, хотя, конечно, он мог делиться с коллегами идеями в частных беседах). Книга «Курс общей лингвистики» стала началом нового этапа в развитии мировой науки о языке. Показательно, что сначала были восприняты отдельные положения «Курса», и уже через несколько лет они дали начало новым подходам к языку: социальному, структурно-системному, синхронно-современному и др.
Основные положения «Курса общей лингвистики» :
1) Предметом лингвистики как науки является язык . Из этого следует, что язык должен изучаться в самостоятельной науке, а не являться попеременно объектом то психологии, то физиологии, то социологии. Само же языкознание должно считать изучение языка самым главным своим предметом (объектом) и не делить эту обязанность с какой-либо другой наукой.
2) Ф.де Соссюр разграничил понятия язык и речь . Язык – это система элементов и правил; язык относится к обществу в целом (т.е. язык социален). Речь – это индивидуальная реализация языка.
3) Ф.де Соссюр определял язык как систему знаков , выражающих понятия . В связи с этим Соссюр назвал лингвистику семиологической наукой (позднее стал употребляться термин семиотика ), истолковав ее как науку о знаковой системе языка.
4) Языковой знак состоит из означающего (акустический образ) и означаемого (понятие). Языковой знак имеет два основных свойства:
Ø произвольность связи между означающим и означаемым, то есть в отсутствии между ними внутренней, естественной связи;
Ø означающее обладает протяжённостью в одном измерении (во времени).
Языковой знак может меняться: в этом случае происходит сдвиг отношения между означаемым и означающим. Это положение связано с другим знаменитым положением «Курса общей лингвистики» - противопоставлением синхронии и диахронии .
Ф.де Соссюр выделил две оси:
Ø ось одновременности , на которой располагаются сосуществующие во времени явления;
Ø ось последовательности, на которой каждое явление располагается в историческом развитии со всеми изменениями.
Наличие этих двух осей служит, по Соссюру, различием двух лингвистик: синхронической (связана с осью одновременности ) и диахронической (связана с осью последовательности ).
Диахроническая лингвистика исследует отношения между сменяющимися, последовательными во времени элементами, т.е. по сути является прямым продолжением учения младограмматиков. Однако Соссюр подчеркивает необходимость различать диахроническую лингвистику перспективную (которая отражает историю языка в соответствии с действительным развитием событий) и ретроспективную (которая занимается реконструированием форм языка). Но диахроническая лингвистика не объясняет внутренний организм языка как систему, это является предметом главной лингвистики – синхронической .
Синхроническая лингвистика является теорией состояния языка. Центральным положением синхронической лингвистики являются положения о языковом знаке (см.выше), языковой значимости и теория синтагм и ассоциаций .
Языковая значимость является соединением в системе языка означаемого и означающего.
Теория синтагм и ассоциаций . Ф.де Соссюр выделял два типа отношений – синтагматические и ассоциативные . Синтагматические отношения основаны на линейном характере языка; это отношения, элементов, которые выстраиваются один за другим в потоке речи. Ассоциативные отношения опираются на соединении знаков в понимании говорящих, например: написать – записать – переписать или написать – нарисовать – наклеить . Ассоциативные ряды в отличие от синтагм существуют потенциально, их состав может быть различным.
Итак, главным результатом «Курса общей лингвистики» стало разграничение языка и речи, синхронии и диахронии. Эти разграничения дали возможность выделить сравнительно узкую дисциплину с определенными границами – синхронную лингвистику . Ее проблематика ограничивалась конкретным вопросом: как устроен язык? (т.е. отошли на второй план вопросы: как развивается язык? и как функционирует язык? ). Ограничение тематики дало возможность в этих узких рамках поднять теорию и методологию лингвистики на более высокий уровень.
С именем Ф.де Соссюра связана деятельность двух лингвистических школ – Женевской и Парижской. К Женевской принадлежат Сеше, Балли, Карцевский, Годель . К Парижской – Мейе, Вандриес, Граммон и Коэн .
Источник
10. Возникновение новых направлений в языкознании начала XX века.
Возникновение новых направлений в языкознании связывают с публикацией «Курса общей лингвистики» Ф.де Соссюра (1916) и расшифровкой Б.Грозным хеттской клинописи (1917). «Курс» Соссюра , с одной стороны, освобождал языкознание от вмешательство в него физиологии, психологии, социологии и других наук с чуждых языку позиций; работа Б.Грозного «Язык хеттов, его структура и принадлежность к индоевропейской семье языков» , с другой стороны, всколыхнула всю индоепропеистику, открыла перед ней новые горизонты.
К новым направлениям в языкознании начала XX века относятся следующие:
(1) Социолингвистика.
Утверждением идеи Соссюра о противопоставлении языка (как общественного явления) и речи (как проявления индивидуально-психической сущности) было обусловлено зарождение в начале XX века «социологического языкознания» (Мейе, Вандриес, Сеше, Балли).
Своеобразие языка в том, что он представляет собой систему знаков особого рода: эти знаки употребляются в данное время членами данного социума и передаются следующим поколениям.
На первых порах социологическое языкознание находилось под влиянием «социальной психологии» поэтому не могло стать подлинно научным. Оно только уточняет свою проблематику и развивается то как учение о социальной дифференциации языков, то как учение о норме языка, то уделяет основное внимание вопросам этно и психолингвистики.
(2) Структурализм.
Появление структурализма датируют 1926 годом – датой основания Пражского лингвистического кружка. К середине XX века в разных странах оформилось несколько направлений структурализма. Они получили обозначения по странами по теоретическим установкам: Пражский структурализм (функциональная лингвистика), Копенгагенский структурализм (глоссематика), Американский структурализм (дескриптивная лингвистика); свои варианты структурализма появились в Швейцарии (Женева), Англии (Лондон), в СССР (Апресян Ю.Д. «Идеи и методы современной структурной лингвистики» 1966)
Структурализм возник как продолжение неограмматизма, как отрицание младограмматизма с его вниманием к истории языка, как отрицание психологического и социо-психологического направлений. Можно сказать, что структурная лингвистика сосредоточилась на изучении лишь одной проблемы: Как устроен язык? В эту область науки она внесла бесспорный вклад. Проблемы Как развивается язык? и Как функционирует язык? не были для нее приоритетными.
Общим для работ структурального направления является признание следующих постулатов:
a) язык является знаковой (семиотической) системой;
b) основное внимание уделяется изучению синхронии , т.е. явлениям, связанным с моделью современного языка;
c) основной областью разработки методов структурной лингвистики была фонология ; в меньшей степени структуралисты занимались морфологией, еще в меньшей синтаксисом.
d) структуралисты стремятся к строгому и четкому анализу фактов, нередко с использованием математических методов;
e) структуралисты ищут собственно лингвистические методы исследования без опоры на данные других наук: социологии, психологии, логики и др.
(3) Неолингвистика.
Истоки неолингвистики в работах учеников Шлейхера – Г.Шухардта иИ.Шмидта , которые выступили с теорией «географического выравнивания» языков. Эта теория объясняет сходство между языками пространственно-географическим фактором. Постоянные движения народов приводят к обмену лексикой между контактирующими языками и к более глубокому смешению. Эта же концепция проецируется в индоевропейское прошлое. Картина «языкового древа» сменилась представлениями о сходстве языков по совместному существованию. Со временем неолингвистика переросла в ареальную лингвистику .
(4) Порождающая грамматика.
Возникновение порождающей грамматики связано с работами американского лингвиста Н.Хомского «Синтаксические структуры», Аспекты теории синтаксиса» , предложившего в 50-60-е годы описание языка по формальным моделям. По замыслу Хомского, эта грамматика призвана установить правила, при помощи которых говорящие порождают предложения. Создавая свою грамматику, Хомский исходил из положения о том, что владение языком разделятся на компетенцию (т.е. знание совокупности правил по которым строятся предложения) и использование (т.е. умение при построении предложения учитывать внеязыковые факторы, например: ситуацию, стиль речи собеседника и др.). Однако в основном порождающая грамматика Хомского затрагивала языковую компетенцию и в незначительной степени – ситуативные условия использования языка. Однако созданная Хомским система описания языка сыграла определенную роль в развитии лингвистики.
Источник : Хроленко, Бондалетов «Теория языка»/учебное пособие.
11. Функциональная лингвистика Пражского кружка.
Пражский лингвистический кружок был основан в 1926 году чехословацким филологом В.Матезиусом . «Русское ядро» кружка составляли Якобсон, Трубецкой, Карцевский .
Идейным предшественником Пражского кружка является Ф. де Соссюр , с именем которого связано представление о языке как частном случае семиотических (знаковых) систем. Пражский кружок также испытал также влияние русской лингвистической традиции, в частности идей Фортунатова, Щербы и особенно И. А. Бодуэна де Куртенэ .
В программном документе пражцев «Тезисы Пражского лингвистического кружка» (1929) выдвинуты два основных методологических принципа: функциональный и структурный. Структурный основывался на идеях Соссюра о разграничении языка и речи, синхронии и диахронии; он объединял пражцев с другими направлениями структурализма. Функциональный , во многом восходивший к Бодуэну де Куртенэ, был специфичен для пражцев, в Тезисах он вынесен на первое место.
Основная идея представителей пражского кружка - представление о языке как о функциональной системе . Функцией называется задача, цель речевой деятельности. Поэтому к лингвистическому анализу нужно подходить с функциональной точки зрения. В Тезисах выделяются основные функции языка. Речевая деятельность в социальной роли имеет либо функцию общения , либо поэтическую функцию . Специфический для пражцев компонент классификации – выделение поэтической функции . Если для других школ структурализма поэтика, изучение художественной речи находились вне лингвистической проблематики, то пражцы внесли в эту область значительный вклад. В связи с этим пражцы занимались проблемами литературного языка. Результатом функционального подхода к литературным языкам стало развитие особой лингвистической дисциплины – истории литературных языков.
В Тезисах нашли отражение также идеи пражцев в отношении истории языка. Пражский кружок, принимая разграничение Соссюра синхронии и диахронии и безусловно отдавая приоритет синхронии, не считали данное разграничение абсолютным. В отличие от глоссематиков, пражцы рассматривали синхронию не как систему в полном отвлечении от времени, а как состояние языка в один из моментов его развития.
Бесспорной заслугой Пражского кружка является создание фонологии . Наиболее полно фонология изложена в книге Николая Сергеевича Трубецкого «Основы фонологии» (1939). Трубецкой различает две науки: фонетику (учение о звуках речи) и фонологию (учение о звуках языка). Фонема – кратчайшая фонологическая единица языка; звуки являются материальными символами фонем. Для выделения фонемы Трубецкой вводил фундаментальное по своему значению понятие оппозиции . Выделяются оппозиции многомерные (включающие более двух единиц), одномерные (свойственные только данной паре единиц), пропорциональные (одинаковые противопоставления имеют место для нескольких пар) и изолированные (данное противопоставление более нигде не встречается). Важное разграничение оппозиций связано с различием постоянных и нейтрализуемых оппозиций. Постоянные оппозиции сохраняются во всех ситуациях. Нейтрализуемые оппозиции сохраняются в одних случаях и реализуются в других, например, в русском языке противопоставление звонкости и глухости нейтрализуется на конце фонетического слова. В связи с этим вводится понятие архифонемы , т.е. совокупность смыслоразличительных признаков двух фонем (например, много ко[с] содержит архифонему).
Морфологическая проблематика Пражского кружка ограничивалась изучением морфемы и морфологических оппозиций (например, оппозиции глагольных времен), нейтрализации оппозиций (например, нейтрализации родов во множ.числе), совокупности оппозиций. Так, имя существительное в русском языке понимается как способность слова, принадлежащего к этой части речи, участвовать в оппозиции падежей, чисел и родов.
Большую известность получило учение Матезиуса об актуальном членении предложения . Если при формальном (логико-грамматическом) членении основными элементами являются грамматический субъект и грамматический предикат, то при актуальном членении выявляются основа и ядро высказывания («тема» и «рема»).
Итак, основными достижениями пражского направления структурализма являются:
(1) разграничение обычного языка и языка поэтического;
(2) учение о литературном языке и его номах;
(3) разработка учения о фонеме – ее определение, описание дифференциальных признаков, оппозиций, нейтрализации (Трубецкой);
(4) Трубецкой в дополнение к существовавшим понятиям «семья языков» и «ветвь языков» вводит понятие «языкового союза », обозначая им сходство языков, вызванное соседством расположения и тесными контактами их носителей (Балтийский языковой союз);
(5) пражцы явились родоначальниками учения об актуальном членении предложения.
Источник : Алпатов «История лингвистических учений», учебник Кодухова «Общее языкознание»
12. Американская дескриптивная лингвистика.
Дескриптивная лингвистика – ведущее направление американской лингвистики 20-50-х гг. XX века (от англ. descriptive – описательный ), одно из ответвлений структурной лингвистики. Основателем дескриптивизма был Леонард Блумфилд , другими видными его представителями были: З.Харрис, Б.Блок и др. Идеи и методы этого направления отражены в книге Блумфилда «Язык» и в учебнике Г.Глисона «Введение в дескриптивную лингвистику» .
Зарождение дескриптивной лингвистики связано с изучением индейских языков США . При этом многое из того, что было привычно для традиционного языкознания, оказалось непригодным для этой цели.
Во-первых , весь XIX век языкознание развивалось как историческая наука, а индейские языки, как иногда говорили, «истории не имели». Разумеется, история у этих языков была, но данных о ней не было, потому что индейские языки не имели письменности. Таким образом на первом плане стояло синхронное изучение этих языков (т.е. диахрония была неприменима к индейским языкам).
Во-вторых , при описании любого индейского языка вставал не очень актуальный для специалиста по языкам Европы вопрос: как выделять слова в этом языке? Традиционное языкознание не имело четко разработанной методики членения текста на слова. В большинстве случаев такое членение основывалось на интуиции носителей языка. Однако при обращении к слишком далеким от языков Европы индейским языкам появилась необходимость выработки строгих критериев выделения слов.
Еще сложнее было с грамматической и лексической семантикой. Грамматические категории индейских языков значили совсем не то, что устанавливалось европейской наукой, а нескольким совершенно не синонимичным словам английского языка может соответствовать одно слово индийского языка.
Наконец, особую роль стал играть носитель непонятного языка – информант . В процессе изучения приходилось задавать вопросы носителю изучаемого языка, обычно владевшему и английским языком.
Все указанные черты способствовали укреплению общей тенденции к рассмотрению языка как явления полностью внешнего по отношению к исследователю. Дескриптивисты старались изучать свой объект на основе только лингвистических методов, не прибегая к помощи других наук. Главным для дескриптивистов стала разработка метода описания конкретных языков (отсюда и его название).
Методика анализа текста в дескриптивной лингвистике характеризуется тремя этапами: 1-й этап - членение текста на минимальные сегменты (фонемы, морфемы); при этом приоритетной единицей признается морфема , а не слово (т.к. оно труднее поддается строгому формальному анализу); 2-й этап - при помощи дистрибутивного анализа выясняют, что можно считать двумя разными единицами, а что – одной и той же; 3-й этап - построение некоторой модели языка на данном уровне его структуры.
Дескриптивисты преимущественно занимались фонологией и морфологией . Различие между фонологией и морфологией они считали чисто количественным: морфем больше, чем фонем и они длиннее, но принципиальной разницы между ними нет.
Понятие морфемы , введенное в лингвистику Бодуэном де Куртенэ, стало у Блумфилда одной из центральных в системе языка. Если традиционно корни и аффиксы рассматривались как части слова и как единицы, определяемые через слово, то Блумфилд определяет морфему и слово независимо друг от друга, через первичное понятие формы (форма – любые повторяющиеся звуковые отрезки, обладающие значением). Тогда морфема – минимальная форма, слово – минимальная форма, способная быть высказыванием. Блумфилд ввел и понятие семемы – минимальная единица значения, соответствующая морфеме.
Подход к определению морфемы, предложенный Блумфилдом, открыл путь для превращения морфологии в морфемику. Если традиционная морфология шла от слова как от психологически наиболее значимой единицы, то дескриптивная морфология шла от морфемы. При этом, во-первых, движение шло от меньших единиц к их последовательностям, во-вторых, морфема в смысле Блумфилда оказывалась универсальной для любого языка.
В дескриптивной лингвистике было создано учение о разных типах дистрибуции . Наиболее важным является противопоставление дистрибуции контрастирующей - неконтрастирующей . Контрастирующая дистрибуция (при которой элементы при взаимозамене выступают различителями смысла) характеризует самостоятельные единицы структуры языка (инварианты) на любом уровне. Неконтрастирующая дистрибуция (свободное варьирование и дополнительное распределение) присуща вариантам одной единицы. Дескриптивисты признавали теоретическую возможность построить полное описание языка исключительно на основе данных о дистрибуции его форм. В связи с этим дескриптивную лингвистику часто называют дистрибутивной лингвистикой.
Синтаксис многие дескриптивисты рассматривали как простое продолжение морфологии. Подобно тому как все в морфеме считалось сводимым к составляющим ее фонемам, слова и конструкции считалось возможным описывать через составляющие их морфемы и классы морфем. Структура высказывания описывается в терминах классов морфем (или слов), представляется в виде линейной модели - цепочки ядро + адъюнкты (т.е. сопроводители), признается параллелизм анализа любых сложных форм - как морфологических, так и синтаксических. Однако наибольшее распространение в дескриптивных синтаксических исследованиях получил метод анализа по непосредственно составляющим .
Дескриптивная лингвистика с момента возникновения не была однородным течением. Стремлением к все большей формализации характеризуется группа учеников и последователей Блумфилда в Йельском ун-те, так называемая йельская школа (Б. Блок, Дж. Л. Трейджер, Харрис, Хоккет и др.). Напротив, так называемая анн-арборская школа (Мичиганский ун-т) отличается более широкой проблематикой, исследует значения, связи языка с культурой и социальным окружением, смыкаясь с этнолингвистикой (Фриз, К. Л. Пайк, Найда и др.).
Упрощенное понимание языка, ограниченность проблематики, абсолютизация дистрибутивного аспекта языка привели уже к кон. 50-х - нач. 60-х гг. к кризису дескриптивной лингвистики и потерей ведущего положения в американской науке.
Источник : Алпатов «История лингвистических учений», учебник Кодухова «Общее языкознание», Лингвистический энциклопедический словарь
13. Копенгагенский структурализм (глоссематика).
ГЛОССЕМАТИКА (от греч. glоssа - язык) - лингвистическая теория, ставшая наиболее последовательным проявлением структурализма в западноевропейском языкознании. Разработана в 30-50-х гг. Луи Ельмслевом, а также (частично) др. членами Копенгагенского лингвистического кружка. Название «глоссематика» выбрано с целью подчеркнуть принципиальное отличие этой теории от традиционной лингвистики.
Главным методологическим источником глоссематики в понимании природы языка является лингвистическое учение Ф. де Соссюра . Из учения Соссюра о языке глоссематика восприняла:
ü идею о различении языка и речи,
ü понимание языка как системы знаков и понимание знака как единства означающего и означаемого,
ü положение о том, что язык есть форма, а также о том, что с лингвистической точки зрения язык должен рассматриваться в самом себе и для себя.
Помимо концепции Соссюра, на глоссематику значительно повлияло важное философское направление тех лет – неопозитивизм . Неопозитивисты сводили философские проблемы к логическому анализу. Их интересовали формальные правила построения научной теории в отвлечении от того, как эта теория соотносится с действительностью.
Задача, которую ставит перед собой Ельмслев, - построить общую теорию языка. Он отвергал индуктивный, исходящий из описания языковых фактов подход; его не интересуют частные факты, особенности конкретных языков. Теория должна быть как можно более общей и основываться на самых общих принципах, взятых из математической логики. Поскольку объекты лингвистической теории – это тексты, то цель лингвистической теории Ельмслева – создать универсальный метод, с помощью которого можно понять данный текст. Он выдвигает три основные требования к глоссематическому описанию языка: непротиворечивость, исчерпанность и простоту описания.
Ельмслев считал глоссематику всеобщей дедуктивной теорией языка, приложимой к любому конкретному языку - существующему или только возможному. Поэтому ей были приданы черты, характерные для математических теорий. Анализ фактов языка в глоссематике отличается крайней степенью абстрактности и формализма.
Далее глоссематика выделяет основные понятия, связанные с анализом языка. Эти понятия он стремится сделать максимально общими, пригодными для самых различных случаев. Если традиционная лингвистика описывала каждый языковой уровень в особых терминах, то Ельмслев выдвигает самые общие понятия, взятые из математики: это объекты, классы объектов, функции, или зависимости (между переменными, постоянными и т.д.)
Язык понимался в глоссематике, как и в других направлениях структурализма, как система знаков, однако понимание знака здесь весьма своеобразно. Вслед за Соссюром Ельмслев исходил из двусторонности знака («означающее» и «означаемое»), но предложил свои термины – «план выражения» и «план содержания», которые получили потом широкое распространение. Глоссематика различает в языке план выражения и план содержания, причем терминам "выражение" и "содержание" придается абстрактное значение, так что допускается возможность употребления одного из них вместо другого. Этим достигается обобщение понятия знака, но ценой отрыва интеллектуального содержания языка от внеязыковой действительности. И в плане выражения, и в плане содержания выделяются противопоставляемые друг другу форма как ведущее начало в языке и субстанция, которая ставится в абсолютную зависимость от формы.
Понимание формы как основной сущности языка, якобы абсолютно независимой от субстанции, получает в глоссематике более конкретное выражение в унаследованном от Соссюра сведении языка к системе чистых отношений, именуемых здесь функциями. Связываемые этими отношениями элементы языка ("функтивы") объявляются лишенными самостоятельного существования и признаются лишь результатами пересечения пучков отношений. Неправомерное преувеличение роли отношений за счет роли соотносящихся элементов представляет собой основное проявление идеалистической сущности глоссематики.
Пожалуй, ни одно лингвистическое направление не отвлекалось от говорящего человека столь последовательно, как глоссематика. Справедливо критикуя многие недостатки традиционного гуманитарного подхода к языку, при котором смешивались разнородные явления, датский ученый внес в науку о языке математическую строгость, однако это произошло за счет очень значительного сужения и обеднения своего объекта.
При всей методологической порочности глоссематика сыграла в истории языкознания и положительную роль. Как общая дедуктивная теория языка она явилась одной из первых попыток соединения языкознания с формальной логикой и этим оказала воздействие на совершенствование точных методов исследования языка. Однако практическая непригодность глоссемат
Мало кто в наши дни будет отрицать, что соотношение определенного слова и определенного значения чисто условно. Длительный спор между «натуралистами» и «конвенционалистами» можно считать оконченным (ср. § 1.2.2). Но самый способ доказательства условности связи между «формой» и «значением» (между выражением и содержанием ), а именно перечисление совершенно различных слов из разных языков, которые относятся к одной вещи или имеют одно и то же значение (например, tree "дерево" в английском, Baum "дерево" в немецком, arbre "дерево" во французском языке), может поддерживать тот взгляд, согласно которому словарь любого языка представляет собой, в сущности, список имен, связанных по соглашению с существующими независимо от него предметами или значениями.
Тем не менее, изучая иностранный язык, мы вскоре обнаруживаем, что один язык различает значения, которые не различаются в другом, и что выучить словарь другого языка - это не значит просто усвоить новый набор ярлыков, прилагаемых к уже известным значениям. Так, например, английское слово brother-in-law можно перевести на русский язык как "зять" "шурин", "свояк" или "деверь"; а одно из этих четырех русских слов, а именно слово зять, иногда следует переводить как son-in-law. Из этого нельзя, однако, заключить, что слово зять имеет два значения и что в одном из своих значений оно эквивалентно трем прочим. Все четыре слова в русском языке имеют различные значения. Оказывается, что русский язык объединяет (под словом "зять") и мужа сестры, и мужа дочери, но различает брата жены ("шурин"), мужа сестры жены ("свояк") и брата мужа ("деверь"). Поэтому в русском языке, действительно, нет слова, означающего "brother-in-law", точно так же,как в английском нет слова, означающего "зять".
Каждый язык обладает своей собственной семантической структурой. Мы будем говорить, что два языка семантически изоморфны (то есть имеют одну и ту же семантическую структуру) в той мере, в какой значения одного языка могут быть поставлены в одно-однозначное соответствие со значениями другого. Степень семантического изоморфизма между различными языками неодинакова. Вообще (этот вопрос мы рассмотрим и поясним примерами более полно в главе, посвященной семантике; см. § 9.4.6) структура словаря отдельного языка отражает различия и сходства между предметами и понятиями, существенными для культуры общества, в котором действует этот язык. Следовательно, степень семантического изоморфизма между любыми двумя языками в значительной мере зависит от степени близости культуры двух обществ, использующих эти языки. Существуют ли или могут ли существовать два языка, словари которых вообще ни в какой степени не изоморфны один другому, - это вопрос, которым нам нет надобности заниматься. Мы будем считать по крайней мере возможным, что все значения, выделенные в некотором языке, присущи исключительно этому языку и не релевантны для других.
2.2.2. СУБСТАНЦИЯ И ФОРМА
Ф. де Соссюр и его последователи объясняли различия в семантической структуре отдельных языков в терминах разграничения между субстанцией и формой . Под формой словаря (или формой плана содержания, ср. § 2.1.4) подразумевается абстрактная структура отношений, которую отдельный язык как бы накладывает на одну и ту же лежащую в основе субстанцию. Точно так же, как из одного и того же комка глины можно вылепить предметы различных очертаний и размеров, субстанция (или основа), в пределах которой устанавливаются различия и эквивалентности значений, может быть организована в разных языках в разные формы. Сам Ф. де Соссюр представлял себе субстанцию значения (субстанцию плана содержания) как нерасчлененную массу мыслей и эмоций, общих для всех людей, вне зависимости от языка, на котором они говорят, - как своего рода аморфную и недифференцированную концептуальную основу, из которой в отдельных языках в силу условного соединения некоторой совокупности звуков с некоторой частью концептуальной основы образуются значения. (Читателю следует обратить внимание на то, что в этом разделе термины «форма» и «субстанция» употребляются в значении, в каком они были введены в лингвистику и употреблялись Соссюром; см. § 4.1.5.)
2.2.3. СЕМАНТИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА НА ПРИМЕРЕ ЦВЕТОВЫХ ОБОЗНАЧЕНИЙ
В представлениях Соссюра о семантической структуре есть много такого, что можно отнести на счет устарелых психологических теорий и отвергнуть. Понятие концептуальной субстанции, не зависящей от языка и культуры, в целом обладает сомнительной ценностью. В действительности, многие философы, лингвисты и психологи нашего времени не склонны признавать, что значения можно удовлетворительно описать как идеи или понятия, существующие в сознании людей. Понятие субстанции, однако, можно проиллюстрировать, не прибегая к предположениям о существовании концептуальной основы. Установленным фактом является то, что цветовые обозначения в отдельных языках не всегда можно поставить в одно-однозначное соответствие друг с другом; например, английское слово brown "коричневый" не имеет эквивалента во французском языке (оно переводится как brun, marron или даже jaune, в зависимости от конкретного оттенка, а также и вида определяемого им существительного); слово pila из языка хинди переводится на английский язык как yellow "желтый", orange "оранжевый" или даже brown "коричневый" (хотя в хинди существуют разные слова для обозначения других оттенков коричневого цвета); в русском языке нет эквивалента для blue: слова "голубой" и "синий" (обычно переводимые так "light blue" и "dark blue" соответственно) относятся в русском языке к различным цветам, а не к разным оттенкам одного и того же цвета, как можно было бы предположить, исходя из их перевода на английский язык. Чтобы рассмотреть вопрос в возможно более общем виде, сравним фрагмент словарного запаса английского языка с фрагментом словарного запаса трех гипотетических языков - А, В и С. Для простоты ограничим наше внимание зоной спектра, покрываемой пятью обозначениями: red, orange, yellow, green, blue.
Рис. 1.
Допустим, что одна и та же зона покрывается пятью словами в А: а, b, с, d и e, пятью словами в В: f, g, h, i и j и четырьмя словами в С: p, q, r и s (см. рис. 1). Из диаграммы ясно, что язык А семантически изоморфен английскому (в этой части словарного запаса): в нем то же количество цветовых обозначений, и границы между зонами спектра, покрываемыми каждым из них, совпадают с границами английских слов. Но ни В, ни С не изоморфны с английским языком. Так, В содержит то же количество цветовых обозначений, что и английский, но границы проходят в других местах спектра, а в С содержится иное число обозначений (и границы проходят в других местах). Чтобы оценить практические выводы из этого, представим себе, что у нас есть десять предметов (пронумерованных от 1 до 10 на рис. 1), каждый из которых отражает световые лучи разной длины волны, и что мы хотим сгруппировать их по цвету. В английском предмет 1 был бы охарактеризован как "red", а предмет 2 - как "orange"; следовательно, они бы различались по цвету; в языке А они бы также различались по цвету, поскольку описывались бы соответственно как а и b. Но в языках В и С они имели бы одно и то же цветовое обозначение - f или p.
С другой стороны, предметы 2 и 3 различались бы в В (как f и g), но объединялись бы в английском и в А и в С (как "orange", b и р). Из диаграммы ясно, что имеется множество случаев неэквивалентности такого рода. Конечно, мы не утверждаем, что носители языка В не видят никакой разницы в цвете между предметами 1 и 2. Они, вероятно, способны различать их примерно так же, как носители английского языка могут различать предметы 2 и 3, обозначая их, скажем, как reddish-orange "красно-оранжевый" и yellow-orange "желто-оранжевый". Суть в том, что здесь мы имеем дело с иной первичной классификацией, а вторичная классификация основывается на первичной и предполагает ее существование (в рамках английской семантической структуры, например, crimson "малиновый" и scarlet "алый" обозначают «оттенки» одного и того же цвета red, тогда как русские слова голубой и синий , как мы видели, относятся к разным цветам первичной классификации). Субстанцию цветового словаря, следовательно, можно представлять себе как физический континуум, в пределах которого языки могут проводить одни и те же или различные разграничения, проходящие в одних и тех же или в различных местах.
Было бы неразумным утверждать, что не существует чувственно воспринимаемых дискретных предметов и свойств мира, внешних по отношению к языку и не зависящих от него; что все находится в аморфном состоянии, пока ему не придаст форму язык. В то же время ясно, что способы объединения различных предметов, например флоры и фауны, в пределах отдельных слов могут меняться от языка к языку: латинское слово mus относится и к мыши и к крысе (так же, как и к некоторым другим грызунам); французское слово singe обозначает и человекообразных (apes) и прочих (monkeys) обезьян, и т. д. Чтобы факты такого рода ввести в сферу соссюровского объяснения семантической структуры, требуется более абстрактное понятие субстанции. Очевидно, невозможно описать словарь терминов родства с точки зрения наложения формы на лежащую в ее основе физическую субстанцию. Только ограниченное число слов может быть описано, исходя из отношений между близкими явлениями в пределах физического континуума. И мы увидим ниже, что даже словарь названий цветовых обозначений (который часто приводится в качестве одного из самых ясных примеров того, что имеется в виду под наложением формы на субстанцию плана содержания) более сложен, чем обычно предполагают (см. § 9.4.5). Дополнительные сложности, впрочем, не затрагивают сущности вопросов, которых мы коснулись в этом разделе. Достаточно того, что по крайней мере для некоторых фрагментов словаря можно допустить существование исходной субстанции содержания.
Однако понятие семантической структуры не зависит от этого предположения. В качестве самого общего утверждения относительно семантической структуры - утверждения, применимого ко всем словам, независимо от того, относятся они к предметам и свойствам физического мира или нет, - мы можем принять следующую формулировку: семантическая структура любой системы слов в словаре есть сеть семантических отношений, наличествующих между словами данной системы. Рассмотрение вопроса о природе этих отношений отложим до главы, посвященной семантике. Пока же важно отметить, что данное определение использует в качестве ключевых термины система и отношение . Цветовые обозначения (как и термины родства и многие другие классы слов различных языков) представляют собой упорядоченную систему слов, находящихся в определенных отношениях друг с другом. Такие системы изоморфны, если они содержат одно и то же число единиц и если эти единицы находятся в одинаковых отношениях друг с другом.
2.2.4. «ЯЗЫК ЕСТЬ ФОРМА, А НЕ СУБСТАНЦИЯ»
Прежде чем обсуждать противопоставление субстанции и формы в отношении плана выражения (где оно в действительности обладает большей общностью), полезно вернуться к аналогии с шахматной игрой, предложенной Ф. де Соссюром. Прежде всего можно отметить, что материал, из которого сделаны шахматные фигуры, не релевантен для процесса игры. Шахматы можно сделать вообще из любого материала (дерева, слоновой кости, пластмассы и т. д.), если только физическая природа материала способна сохранять значимые различия между очертаниями фигур в условиях нормальной шахматной игры. (Этот последний момент - физическая устойчивость материала, - очевидно, важен; Ф.де Соссюр не подчеркивал этого, а считал само собой разумеющимся. Шахматные фигуры, вырезанные, например, изо льда, не годились бы, если бы игра проходила в теплой комнате.) Нерелевантен не только материал, из которого сделаны фигуры, но также детали их очертаний. Необходимо только, чтобы каждая из них опознавалась бы как фигура, которая ходит определенным образом по правилам игры. Если мы потеряем или сломаем одну из фигур, мы сможем заменить ее каким-нибудь другим предметом (монетой или куском мела, например) и заключить соглашение о том, что будем рассматривать новый предмет в игре как фигуру, которую он заменяет. Связь между очертаниями фигуры и ее функцией в игре - это вопрос произвольного соглашения. При условии, что эти соглашения приняты партнерами, можно играть с одинаковым успехом фигурами любых очертаний. Если сделать выводы из этой аналогии в отношении плана выражения языка, то мы ближе подойдем к пониманию одного из основных принципов современной лингвистики: говоря словами Соссюра, язык есть форма, а не субстанция.
2.2.5. «РЕАЛИЗАЦИЯ» В СУБСТАНЦИИ
Как мы видели в предыдущей главе, устная речь предваряет письмо (см. § 1.4.2). Другими словами, первичная субстанция языкового плана выражения - звуки (а именно, диапазон звуков, производимых человеческими органами речи); письмо же представляет собой, в сущности, способ перенесения слов и предложений некоторого языка из субстанции, в которой они нормально реализуются , во вторичную субстанцию начертаний (видимые значки на бумаге или камне и т. п.). Возможен дальнейший перенос - из вторичной в третичную субстанцию, как, например, при передаче сообщений по телеграфу. Сама возможность осуществления такого переноса (его можно было бы назвать «транссубстанциацией») свидетельствует о том, что структура языкового плана выражения оказывается в весьма значительной степени независимой от субстанции, в которой она реализуется.
Для простоты рассмотрим сначала языки, использующие алфавитную систему письма. Допустим, что звуки языка находятся в одно-однозначном соответствии с буквами алфавита, используемыми для их представления (другими словами, что каждый звук представлен особой буквой и каждая буква всегда обозначает один и тот же звук). Если это условие будет выполнено, не будет ни омографии, ни омофонии - будет одно-однозначное соответствие между словами письменного языка и словами устного языка, и (исходя из упрощенного предположения, что предложения состоят только из слов) все предложения письменного и устного языка будут также находиться в одно-однозначном соответствии. Поэтому письменный и устный языки будут изоморфны. (То, что, как мы уже видели, письменный и устный языки никогда не бывают совершенно изоморфны, здесь не имеет значения. В той степени, в какой они не изоморфны, - это разные языки. Это одно из следствий того принципа, что язык есть форма, а не субстанция.)
Чтобы предотвратить недоразумение, мы будем пользоваться квадратными скобками для отличия звуков от букв (это стандартное условное обозначение; ср. § 3.1.3). Так, [t], [е] и т.д. будут обозначать звуки, a t, е и т. д. будут обозначать буквы. Теперь мы можем ввести различие между формальными единицами и их субстанциальной реализацией посредством звуков и букв. Когда мы говорим, что [t] находится в соответствии с t, [е] - с е, и вообще, когда мы говорим, что определенный звук находится в соответствии с определенной буквой и vice versa , мы можем истолковать это утверждение в том смысле, что ни звуки, ни буквы не являются первичными, но и те и другие суть альтернативные реализации одних и тех же формальных единиц, которые сами по себе являются совершенно абстрактными элементами, независимыми от субстанции, в которой они реализуются. Для целей, преследуемых в настоящем разделе, назовем эти формальные единицы «элементами выражения». Используя для их обозначения цифры (и заключая их в косые скобки), мы можем сказать, что /1/ обозначает определенный элемент выражения, который может реализоваться в звуковой субстанции звуком [t] и в графической субстанции буквой t; что /2/обозначает другой элемент выражения, который может реализоваться как [е] и е, и так далее.
Теперь ясно, что точно так же, как шахматные фигуры могут быть сделаны из различных сортов материала, один и тот же набор элементов выражения может быть реализован не только при помощи звуков и начертаний, но и во многих других видах субстанции. Например, каждый элемент мог бы реализоваться светом того или иного цвета, определенными жестами, посредством определенного запаха, бoльшим или меньшим пожатием руки и т. д. Можно даже, очевидно, построить коммуникативную систему, в которой разные элементы были бы реализованы различными видами субстанции - систему, в которой, например, элемент /1/ реализовался бы звуком (любого рода), /2/ - светом (любого цвета), /3/ - жестом руки и т. д. Однако мы не будем учитывать эту возможность и лучше сосредоточим свое внимание на способах реализации элементов выражения посредством различий в некоторой однородной субстанции. Это более типично для человеческого языка. Хотя устная речь может сопровождаться различными конвенциональными жестами и тем или иным выражением лица, эти жесты и мимика не реализуют формальных единиц того же уровня, что и единицы, реализуемые звуками, входящими в состав сопутствующих жестам слов; иначе говоря, определенный жест, сочетаясь со звуками, не образует слова, как это имеет место при сочетании двух или более звуков, образующих слово.
В принципе элементы выражения языка могут быть реализованы в субстанции любого рода, если только будут удовлетворяться следующие условия: (а) отправитель «сообщения» должен иметь в своем распоряжении необходимый аппарат для того, чтобы производить значимые различия в субстанции (различия звуков, начертаний и т. д.), а получатель сообщения должен иметь аппарат, необходимый для того, чтобы воспринимать эти различия; другими словами, отправитель (говорящий, пишущий и т. д.) должен иметь необходимый «кодирующий» аппарат, а получатель (слушающий, читающий и т. д.) должен иметь соответствующий «декодирующий» аппарат; (b) сама субстанция как среда, в которой устанавливаются эти различия, должна быть достаточно устойчивой, чтобы сохранять различия в реализации элементов выражения в течение того времени, которое при нормальных условиях коммуникации необходимо для передачи сообщений от отправителя к получателю.
2.2.6. СУБСТАНЦИЯ УСТНОГО И ПИСЬМЕННОГО ЯЗЫКА
Ни одно ни другое из этих условий не требует подробных комментариев. Тем не менее краткое сравнение речи и письма (точнее, звуковой и графической субстанции) может быть полезно с точки зрения выяснения: (а) их доступности и удобства и (b) их физической устойчивости или прочности.
В своих размышлениях о происхождении языка многие лингвисты приходили к заключению, что звуки - это наиболее подходящий материал развития языка по сравнению со всеми другими возможными средствами. В противоположность жестам или любой другой субстанции, в пределах которой различия воспринимаются посредством зрения (весьма развитого чувства у человеческих существ), звуковая волна не зависит от наличия источника света, и ей обычно не препятствуют предметы, лежащие на пути ее распространения: она в равной мере подходит для коммуникации как днем, так и ночью. В отличие от разных видов субстанции, в пределах которой необходимые различия производятся и воспринимаются при помощи осязания, звуковая субстанция не требует, чтобы отправитель и получатель находились в непосредственной близости; она оставляет руки свободными для деятельности другого рода. Какие бы другие факторы ни могли влиять на развитие человеческой речи, ясно, что звуковая субстанция (тот диапазон звуков, который соответствует нормальным произносительным и слуховым возможностям человека) удовлетворяет условиям доступности и удобства достаточно хорошо. Только относительно небольшое число людей физически не способно производить или воспринимать различия в звуках. Если иметь в виду те формы общения, которые, как можно предполагать, были наиболее естественными и необходимыми в первобытных обществах, то можно считать звуковую субстанцию достаточно удовлетворительной и в отношении физической устойчивости сигналов.
Графическая субстанция до некоторой степени отличается от звуковой субстанции с точки зрения удобства и доступности: она требует применения того или иного орудия и не оставляет руки свободными для выполнения каких-либо сопутствующих коммуникации действий.
Значительно более важным, однако, является то, что они отличаются друг от друга по долговечности. Вплоть до относительно недавнего времени (до изобретения телефона и звукозаписывающей аппаратуры) звуковую субстанцию нельзя было использовать как вполне надежное средство коммуникации, если отправитель и получатель не присутствовали в одном и том же месте в одно и то же время. (Носители устных преданий и посыльные, к которым обращались для передачи того или иного сообщения, должны были полагаться на память.) Звуки сами по себе как бы затухали и, если не были немедленно «декодированы», утрачивались навсегда. Но с изобретением письма для «кодирования» языка было найдено другое, более долговечное средство. Хотя письмо было менее удобно (и поэтому неупотребительно) для более кратковременной коммуникации, оно делало возможным передачу сообщений на значительные расстояния, а также их хранение для будущего. Различия в условиях наиболее типичного употребления, которые существовали и все еще существуют между речью и письмом (речь представляет собой непосредственное личное общение; письмо - это более тщательно составленные тексты, предназначенные для чтения и понимания без помощи «ключей», предоставляемых непосредственной ситуацией), много дают как для объяснения происхождения письма, так и для объяснения многих последующих расхождений между письменной и устной речью. Как мы уже видели, эти различия таковы, что было бы неточно сказать, что для языков, имеющих длительную традицию письменности, письмо - это только перенесение речи в другую субстанцию (см. § 1.4.2). При всех различиях в физической устойчивости звуковой и графической субстанций, несомненно существенных в историческом развитии письменного и устного языка, бесспорным является, что оба вида субстанции достаточно устойчивы для сохранения перцептуальных различий между звуками или начертаниями, реализующими элементы выражения, в условиях, в которых обычно используются устная речь и письмо.
2.2.7. ПРОИЗВОЛЬНОСТЬ СУБСТАНЦИАЛЬНОЙ РЕАЛИЗАЦИИ
Мы можем теперь обратиться ко второму утверждению Соссюра относительно субстанции, в которой реализуется язык: точно так же, как очертания шахматных фигур не релевантны для процесса игры, не существенны и те конкретные особенности начертаний или звуков, посредством которых идентифицируются элементы выражения языка. Другими словами, связь отдельного звука или буквы с определенным элементом выражения есть дело произвольного соглашения. Это можно пояснить на примере из английского языка. В таблице 3 даются в колонке (i) шесть элементов выражения английского языка, произвольно пронумерованные от 1 до 6; в колонке (ii) даются их нормальные орфографические представления, а в колонке (iii) - их реализация в качестве звуков. (Для простоты допустим, что звуки [t], [е] и т. д. далее неразложимы и реализуют минимальные элементы выражения языка, как они обнаруживаются, например, в словах, записанных в виде
Таблица 3
Элементы выражения
| (i) | (ii) | (iii) | (iv) | (v) | (vi) |
|---|---|---|---|---|---|
| /1/ | t | [t] | p | [p] | e |
| /2/ | e | [e] | i | [i] | b |
| /3/ | b | [b] | d | [d] | d |
| /4/ | d | [d] | b | [b] | p |
| /5/ | i | [i] | e | [e] | t |
| /6/ | p | [p] | t | [t] | i |
| (vii) | (viii) | (ix) | (x) | (xi) |
|---|---|---|---|---|
| A | "bet" ("пари") | dip | dbe | |
| B | "pet" ("баловать") | tip | ibe | |
| C | "bit" ("кусочек") | dep | dte | |
| D | "pit" ("яма") | tep | ite | |
| E | "bid" ("приказывать") | deb | dtp | |
| F | "bed" ("кровать") | dib | dbp |
bet, pet, bid и т. д. Хотя это предположение будет подвергнуто сомнению в следующей главе, модификации, которые мы сочтем необходимым сделать, не повлияют на наше рассуждение.) Теперь примем другое произвольное условие, согласно которому /1/ реализуется орфографически как р, /2/ - как i и т. д.; см. колонку (iv). В результате слово А (которое означает "пари" и прежде писалось bet) будет теперь записываться как dip, слово В будет писаться как tip и т. д.; см. колонки (vii), (viii) и (ix). Совершенно ясно, что каждые два слова или предложения письменного английского языка, различавшиеся в принятой орфографии, также различаются и в нашей новой условной орфографии. Сам язык остается совершенно не затронутым изменениями, касающимися его субстанциальной реализации.
То же применимо и к устному языку (но с некоторыми ограничениями, которые мы ниже введем). Предположим, что элемент выражения /1/ реализуется в звуковой субстанции как [р], /2/ - как [i] и т. д. - см. колонку (v). Тогда слово, которое сейчас пишется bet (и может продолжать писаться bet, поскольку, очевидно, между звуками и буквами нет внутренней связи), будет произноситься как слово, которое сейчас пишется dip (хотя значение его останется все тем же "bet" "пари"); и так для всех прочих слов; см. колонку (х). Снова мы обнаруживаем, что при изменениях субстанциальной реализации сам язык не изменяется.
2.2.8. ПЕРВИЧНОСТЬ ЗВУКОВОЙ СУБСТАНЦИИ
Однако все же имеется важное различие между графической и звуковой реализацией языка; и именно это различие вынуждает нас видоизменить строгий соссюровский принцип, согласно которому элементы выражения совершенно не зависят от субстанции, в которой они реализуются. Тогда как в начертании букв d, b, е и т. д. нет ничего, что запрещало бы нам комбинировать их любым способом, который мог бы прийти нам в голову, некоторые сочетания звуков оказываются непроизносимыми. Например, мы могли бы решить принять для письменного языка набор реализаций, перечисленных в колонке (vi) нашей таблицы, так, чтобы слово А писалось dbe, слово В - ibe и т. д. - см. колонку (xi). Последовательности букв из колонки (хi) могут быть написаны или напечатаны с такой же легкостью, как и последовательности из колонки (iх). Напротив, те звуковые комплексы, которые получились бы вследствие замены [b] на [d], [i] на [t] и [d] на [р] в слове "bid" (слово Е), были бы неудобопроизносимыми. Тот факт, что на произносимость (и внятность) определенных групп или комплексов звуков накладываются некоторые ограничения, означает, что элементы выражения языка, или, скорее, их комбинации, частично определяются природой их первичной субстанции и «механизмов» речи и слуха. В диапазоне возможностей, ограниченном требованием произносимости (и внятности), каждый язык имеет собственные комбинаторные ограничения, которые можно отнести на счет фонологической структуры рассматриваемого языка.
Поскольку мы еще не провели грани между фонетикой и фонологией (см. гл. 3), мы должны здесь удовольствоваться несколько неточным изложением данного вопроса. Мы примем без доказательств подразделение звуков на согласные и гласные и допустим, что эта классификация является обоснованной как в общей фонетической теории, так и в описании комбинаторных возможностей отдельных языков, включая английский. Итак, замена [t] на [р], [i] на [е] и т. д. (см. колонку (iv)) не оказывает существенного влияния на произношение потому (между прочим), что при этой замене звуки сохраняют свой первоначальный консонантный либо вокалический характер. Это не только гарантирует произносимость получающихся в результате слов, но также не нарушает нормальную для них (как для слов английского языка) фонологическую структуру, которая характеризуется определенным соотношением согласных и гласных и определенным способом сочетания звуков этих двух классов. Однако мы должны понимать, что можно произвести другие подобные замены, которые, хотя и будут удовлетворять условию произносимости, но изменят соотношение согласных и гласных и модели их сочетания в словах. Тем не менее при условии, что все слова устного английского языка останутся различными при новой системе реализации элементов выражения, грамматическая струк тура языка не изменится. Следует поэтому в принципе допустить, что два (или более) языка могут быть грамматически, но не фонологически, изоморфными. Языки изоморфны фонологически тогда, и только тогда, когда звуки одного языка находятся в одно-однозначном соответствии со звуками другого языка и соответствующие классы звуков (например, согласные и гласные) подчиняются одним и тем же законам сочетаемости. Одно-однозначное соответствие между звуками не предполагает их тождества. С другой стороны, как мы видели, законы сочетаемости не являются целиком независимыми от физической природы звуков.
Вывод из предыдущих двух абзацев подтверждает обоснованность тех представлений, согласно которым общая лингвистическая теория признает приоритет устного языка перед письменным (ср. § 1.4.2). Законы сочетаемости, которым подчиняются буквы в письменном языке, совершенно необъяснимы на основе начертаний букв, тогда как они, по крайней мере частично, определяются физической природой звуков в соответствующих произносимых словах. Например, u и n соотносятся друг с другом по начертанию точно так же, как d и p. Но этот факт не имеет ровно никакого отношения к тому, как эти буквы сочетаются друг с другом в написанных английских словах. Значительно более релевантен тот факт, что рассматриваемые буквы находятся в частичном соответствии со звуками устного языка. Изучение звуковой субстанции представляет для лингвиста гораздо больший интерес, чем исследование графической субстанции и систем письма.
2.2.9. КОМБИНАЦИЯ И КОНТРАСТ
Единственными свойствами, которыми обладают элементы выражения, рассматриваемые в отвлечении от их субстанциальной реализации, являются (i) их комбинаторная функция - их способность сочетаться друг с другом в группах или комплексах, служащих для отождествления и различения слов и предложений (как мы только что видели, комбинаторные способности элементов выражения в действительности частично определяются природой их первичной, то есть звуковой, субстанции), и (ii) их контрастивная функция - их отличие друг от друга. Именно второе из этих свойств имел в виду Ф. де Соссюр, когда он говорил, что элементы выражения (и, обобщая, все лингвистические единицы) по своей природе негативны: принцип контраста (или оппозиции) является фундаментальным принципом современной лингвистической теории. Это можно проиллюстрировать материалом табл. 3 на стр. 80. Каждый из элементов выражения (пронумерованных в таблице от 1 до 6) контрастирует , или находится в оппозиции , с каждым другим элементом, который может встретиться в той же позиции в английских словах, в том смысле, что замена одного элемента другим (точнее, замена субстанциальной реализации одного элемента субстанциальной реализацией другого) приводит к превращению одного слова в другое. Например, слово A (bet) отличается от слова В (pet) тем, что оно начинается с /3/, а не с /6/; от слова С (bit) А отличается тем, что в нем в середине представлено /2/, а не /5/, и от слова F (bed) оно отличается тем, что оно оканчивается на /1/, а не на /4/. Исходя из этих шести слов, мы можем сказать, что /1/ контрастирует с /4/, /2/ - с /5/ и /3/ - с /6/. (Взяв для сравнения другие слова, мы, конечно, смогли бы установить другие противопоставления и другие элементы выражения.) В качестве формальной единицы и в пределах рассматриваемого класса единиц /1/ можно определить как элемент, не совпадающий с /4/ и сочетающийся с /2/ или /5/ и с /3/ или /6/; аналогичным образом можно определить все другие элементы в таблице. Вообще, любая формальная единица может быть определена (i) как отличная от всех прочих элементов, противопоставленных ей, и (ii) как имеющая определенные комбинаторные свойства.
2.2.10. ДИСКРЕТНОСТЬ ЭЛЕМЕНТОВ ВЫРАЖЕНИЯ
Теперь, исходя из различия между формой и субстанцией, можно ввести некоторые важные положения. Рассмотрим в качестве примера контрастность между /3/ и /6/, сохраняемую в устном языке благодаря различию между звуками [b] и [р|. Как мы видели, тот факт, что мы имеем дело именно с данным различием звуков, а не с каким-либо другим, не релевантен для структуры английского языка. Следует также заметить, что различие между [b] и [р] не абсолютно, но относительно. Иными словами, то, что мы называем «звук [b]» или «звук [р]», представляет собой ряд звуков, и в действительности нет определенной точки, где начинается «ряд [b]» и заканчивается «ряд [р]» (или vice versa). С фонетической точки зрения, различие между [b] и [р] носит градуальный характер. Но различие между элементами выражения /3/ и /6/ является абсолютным в следующем смысле. Слова А и В (bet и pet) и все остальные английские слова, различающиеся наличием /3/ или /6/, не переходят постепенно одно в другое в устном языке, подобно тому как [b] преобразуется постепенно в [р]. Может существовать какая-то точка, где невозможно отличить А или В имеется в виду, но в английском нет слова, которое идентифицировалось бы с помощью звука, промежуточного между [b] и [р], и соответственно занимало бы промежуточное положение между А и В в отношении грамматической функции или значения. Из этого следует, что план выражения языка построен из дискретных единиц. Но эти дискретные единицы реализуются в физической субстанции рядами звуков, внутри которых возможны значительные колебания. Поскольку единицы выражения не должны смешиваться одна с другой в своей субстанциальной реализации, должен существовать некоторый «запас прочности», обеспечивающий отличимость ряда звуков, реализующего одну из них, от ряда звуков, реализующего другую. Некоторые контрасты могут быть утрачены с течением времени либо могут не удержаться во всех словах у всех носителей языка. Этот факт можно объяснить, по-видимому, тем, что такие контрасты находятся за пределами нижнего «порога» важности, определяемого количеством различаемых посредством этих контрастов высказываний. Было бы, однако, ошибочным полагать, что различие между теми или иными элементами выражения является относительным, а не абсолютным.
2.2.11. ГРАММАТИЧЕСКИЕ И ФОНОЛОГИЧЕСКИЕ СЛОВА
Теперь мы в состоянии устранить двусмысленность термина «композиция», как он употреблялся в предыдущем разделе. Было сказано, что слова состоят из звуков (или букв) и что предложения и словосочетания состоят из слов (см. § 2.1.1). Должно быть, однако, очевидным, что термин «слово» является неоднозначным. На самом деле он обычно используется в нескольких различных значениях, но здесь нам будет достаточно выделить только два.
В качестве формальных, грамматических единиц слова можно рассматривать как полностью абстрактные сущности, единственными свойствами которых являются контрастивная и комбинаторная функции (позже мы рассмотрим вопрос о том, чтo значат контраст и комбинация в применении к грамматическим единицам). Но эти грамматические слова реализуются группами или комплексами элементов выражения, каждый из которых (в устном языке) реализуется отдельным звуком. Мы можем назвать комплексы элементов выражения фонологическими словами. Необходимость такого разграничения (мы вернемся к нему ниже: см. § 5.4.3) очевидна из следующих соображений. Прежде всего, внутренняя структура фонологического слова вообще не имеет отношения к тому факту, что оно реализует определенное грамматическое слово. Например, грамматическое слово А (которое означает «пари» - см. табл. 3, стр. 81) оказывается реализуемым при помощи комплекса элементов выражения /3 2 1/; но оно могло бы в равной мере реализоваться комплексом других элементов выражения и не обязательно в количестве трех. (Заметим, что это не то же самое, на что мы указали ранее, касаясь реализации элементов выражения. Фонологическое слово состоит не из звуков, а из элементов выражения.) Кроме того, грамматические и фонологические слова языка не обязательно находятся в одно-однозначном соответствии. Например, фонологическое слово, обозначаемое в нормальном орфографическом представлении как down, реализует по крайней мере два грамматических слова (ср. down the hill "вниз с холма", the soft down on his cheek "мягкий пушок на его щеке"), и это - различные грамматические слова, потому что им присущи различные контрастивные и комбинаторные функции в предложениях. Пример противоположного явления представляют альтернативные реализации одного и того же грамматического слова (прошедшее время определенного глагола), которые можно записать как dreamed и dreamt. Можно отметить, между прочим, что указанные два явления обычно трактуются как виды омонимии и синонимии (см. § 1.2.3). Выше мы не обращались к значению слов, а учитывали только их грамматическую функцию и фонологическую реализацию. Итак, резюмируем сказанное выше: грамматические слова реализуются фонологическими словами (причем между ними не предполагается одно-однозначное соответствие), а фонологические слова состоят из элементов выражения. Очевидно, термину «слово» можно придать еще третье значение, согласно которому мы могли бы утверждать, что английское слово cap и французское слово cap идентичны: они одинаковы в (графической) субстанции. Но в лингвистике мы не занимаемся субстанциальной тождественностью слов. Между грамматическим словом и его субстанциальной реализацией в звуках или начертаниях связь косвенная в том смысле, что она устанавливается посредством промежуточного фонологического уровня.
2.2.12. «АБСТРАКТНОСТЬ» ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ТЕОРИЙ
Может показаться, что рассуждения в этом разделе далеки от практических соображений. Это не так. Именно достаточно отвлеченный подход к изучению языка, опирающийся на разграничение между субстанцией и формой, обусловил более глубокое понимание исторического развития языков, чем это было возможно в XIX в., и привел позднее к построению более исчерпывающих теорий относительно структуры человеческого языка, его усвоения и использования. И такие теории были приложены к сугубо практическим целям: в разработке более эффективных способов обучения языкам, в построении лучших систем телекоммуникации, в криптографии и в конструировании систем для анализа языков посредством компьютера. В лингвистике, как и в других науках, абстрактная теория и ее практическое применение идут рука об руку; однако теория предшествует практическому применению и оценивается независимо, способствуя более глубокому пониманию предмета своего исследования.
2.3. ПАРАДИГМАТИЧЕСКИЕ И СИНТАГМАТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ
2.3.1. ПОНЯТИЕ ДИСТРИБУЦИИ
На каждую языковую единицу (за исключением предложения; см. § 5.2.1) в большей или меньшей степени накладываются ограничения в отношении контекстов, в которых она может употребляться. Этот факт отражается в утверждении, что каждая лингвистическая единица (ниже уровня предложения) имеет специфическую дистрибуцию . Если две (или более) единицы встречаются в одном и том же множестве контекстов, то говорят, что они эквивалентны по дистрибуции (или имеют одинаковое распределение); если у них нет общих контекстов, то они находятся в дополнительной дистрибуции . Между двумя крайностями - полной эквивалентностью и дополнительной дистрибуцией - нам следует выделить два типа частичной эквивалентности: (а) дистрибуция одной единицы может включать дистрибуцию другой (не будучи полностью эквивалентной ей): если х встречается во всех контекстах, в которых встречается у , но существуют контексты, в которых встречается у , но не встречается х , то дистрибуция у включает дистрибуцию х ; (b) дистрибуции двух (или более) единиц могут частично совпадать (или пересекаться): если существуют контексты, в которых встречаются как х , так и у , но ни одна из них не встречается во всех контекстах, в которых встречается другая, тогда говорят, что х и у имеют частично совпадающую дистрибуцию. (Тем читателям, которые знакомы с некоторыми основными понятиями формальной логики и математики, будет ясно, что различные виды дистрибутивных связей между языковыми единицами можно описать в рамках логики классов и теории множеств. Этот факт весьма существен при изучении логических оснований лингвистической теории. То, что можно было бы назвать в широком смысле «математической» лингвистикой, теперь представляет собой очень важную часть нашей науки . В настоящем вводном изложении основ лингвистической теории мы не можем подробно рассматривать различные отрасли «математической лингвистики», однако по мере необходимости мы будем обращаться к некоторым наиболее важным точкам соприкосновения с нею.
Рис. 2. Дистрибутивные отношения (х появляется во множестве контекстов А, а В - это множество контекстов, в которых встречается у ).
Следует подчеркнуть, что термин «дистрибуция» относится к множеству контекстов, в которых встречается лингвистическая единица, но лишь в той мере, в какой ограничения, накладываемые на появление рассматриваемой единицы в том или ином контексте, поддаются систематизации . Что здесь подразумевается под «систематизацией», объясним на конкретном примере. Элементы /l/ и /r/ имеют в английском языке, по крайней мере частично, эквивалентную дистрибуцию (об употреблении нами косых скобок см. 2.2.5): и тот и другой встречаются в ряде в остальном фонологически тождественных слов (ср. light "свет": right "правый", lamb "ягненок": ram "баран", blaze "пламя": braise "тушить", climb "лазить": crime "преступление" и т. д.). Но многим словам, в которых встречается один элемент, нельзя поставить в соответствие в остальном фонологически тождественные слова, в которых бы встречался другой элемент: не существует слова srip в качестве пары для slip "скользить", слова tlip в качестве пары для trip "поездка", не существует слова brend при существовании blend "смесь", нет слова blick как пары для brick "кирпич" и т. д. Однако имеется существенное отличие между отсутствием таких слов, как srip и tlip, с одной стороны, и таких, как brend и blick, - с другой. Первые два (и подобные им слова) исключаются в силу определенных общих законов, которым подчиняется фонологическая структура английских слов: в английском нет слов, начинающихся с /tl/ или /sr/ (данное утверждение можно сформулировать в более общих терминах, но для настоящих целей вполне достаточно сформулированного нами правила в том виде, в каком мы его только что изложили). Напротив, нельзя сделать никакого системного утверждения о дистрибуции /l/ и /r/, которое объяснило бы отсутствие слов blick и brend. Оба элемента появляются в других словах в окружении /b-i. . ./ и /b-е. . ./; ср. blink "мигать": brink "грань", blessed "благословенный": breast "грудь" и т. д. С точки зрения своей фонологической структуры brend и blick (но не tlip и srip) - вполне приемлемые слова для английского языка. Чистая «случайность», так сказать, что им не приданы грамматическая функция и значение, и они не используются языком.
То, что мы сейчас проиллюстрировали посредством фонологического примера, приложимо также и к грамматическому уровню. Не все сочетания слов приемлемы. Из неприемлемых сочетаний часть объясняется в терминах общей дистрибутивной классификации слов языка, тогда как остальные приходится объяснять, обращаясь к значению конкретных слов или к каким-либо другим их индивидуальным свойствам. Мы вернемся к этому вопросу позднее (см. § 4.2.9). Для целей настоящего рассуждения достаточно отметить, что эквивалентная дистрибуция, полная или частичная, не предполагает абсолютной тождественности окружений, в которых встречаются рассматриваемые единицы: она предполагает тождественность постольку, поскольку эти окружения определяются фонологическими и грамматическими правилами языка.
2.3.2. СВОБОДНОЕ ВАРЬИРОВАНИЕ
Как мы видели в предыдущем разделе, каждая лингвистическая единица имеет как контрастивную, так и комбинаторную функцию. Понятно, что две единицы не могут противопоставляться, если они не являются по крайней мере частично эквивалентными по дистрибуции (для единиц, находящихся в отношении дополнительной дистрибуции, вопроса о контрастности не возникает). Единицы, встречающиеся в некотором данном контексте, но не контрастирующие одна с другой, находятся в отношении свободного варьирования . Например, гласные двух слов leap "прыгать" и get "получать" контрастируют в большинстве контекстов, в которых они обе встречаются (ср. bet "пари": beat "бить" и т. д.), но находятся в отношении свободного варьирования в альтернативных вариантах произношения слова economics "экономика". И в фонологии, и в семантике следует избегать смешения свободного варьирования (эквивалентность функции в контексте) с эквивалентной дистрибуцией (появление в одних и тех же окружениях). Что именно подразумевается под свободным варьированием и контрастом, зависит от природы единиц, к которым применяются эти термины, и от той точки зрения, с которой они рассматриваются. Как мы видели, два элемента выражения находятся в отношении контрастности, если в результате замены одного из них на другой получается новое слово или предложение; в противном случае они находятся в отношении свободного варьирования. Но слова (и другие грамматические единицы) можно рассматривать с двух различных точек зрения. Только в тех случаях, когда речь идет об их грамматической функции (то есть, грубо говоря, об их принадлежности к существительным, глаголам или прилагательным и т. д.), понятия контраста и свободного варьирования интерпретируются в терминах эквивалентной дистрибуции; это объясняется наличием прямой связи между грамматической функцией и дистрибуцией (ср. § 4.2.6). Хотя между значением слова и его дистрибуцией также существует известная связь, ни одно из них не определяется другим полностью; и поэтому эти два понятия различаются теоретически. В семантике свободное варьирование и контраст следует толковать как «тождество и различие значений». (Более принято, однако, использовать в семантике традиционный термин «синонимия», а не «свободное варьирование».)
2.3.3. «ПАРАДИГМАТИКА» И «СИНТАГМАТИКА»
Благодаря возможности своего появления в определенном контексте языковая единица вступает в отношения двух разных типов. Она вступает в парадигматические отношения со всеми единицами, которые также могут встретиться в данном контексте (независимо от того, находятся ли они в отношении контрастности или свободного варьирования с рассматриваемой единицей), и в синтагматические отношения с другими единицами того же уровня, вместе с которыми она встречается и которые образуют ее контекст. Возвратимся к примеру, использованному нами в предыдущем разделе: в силу возможности своего появления в контексте /-et/ элемент выражения /b/ находится в парадигматическом отношении с /р/, /s/ и т. д. и в синтагматическом отношении с /е/ и /t/. Точно так же /е/ находится в парадигматическом отношении с /i/, /а/ и т. д. и в синтагматическом отношении с /b/ и /t/, а /t/ связано парадигматически с /d/, /n/ и т. д. и синтагматически с /b/ и /e/.
Парадигматические и синтагматические отношения релевантны также на уровне слов и, собственно говоря, на любом уровне лингвистического описания. Например, слово pint "пинта", благодаря возможности появления в таких контекстах, как а. . . of milk". . .молока", вступает в парадигматические отношения с другими словами - такими, как bottle "бутылка", cup "чашка", gallon "галлон" и т. д., и в синтагматические отношения с a, of и milk. Слова (и другие грамматические единицы) в действительности вступают в парадигматические и синтагматические отношения различных типов. «Возможность появления» можно интерпретировать, обращая внимание на то, является ли получающееся в результате словосочетание или предложение осмысленным, либо безотносительно к этому; с учетом ситуаций, в которых производятся реальные высказывания, либо независимо от этого; учитывая зависимости между различными предложениями в связной речи, либо не учитывая их и т. д. Ниже нам придется остановиться подробнее на различных ограничениях, которые могут налагаться на толкование термина «возможность появления» (см. § 4.2.1 о понятии «приемлемость»). Здесь следует подчеркнуть, что все языковые единицы вступают в синтагматические и парадигматические отношения с единицами того же уровня (элементы выражения с элементами выражения, слова со словами и т. д.), что контекст языковой единицы может быть точно определен в терминах ее синтагматических отношений и что определение множества контекстов, в которых единица может встретиться, так же как и объема класса единиц, с которыми она вступает в парадигматические отношения, зависит от интерпретации, эксплицитно или имплицитно придаваемой понятию «возможности появления» (или «приемлемости»).
Может показаться, что последнее положение излишне усложняет вопрос. Позднее станет ясно, что одно из преимуществ данной формулировки состоит в том, что она позволяет нам разграничить грамматически правильные и осмысленные предложения не в терминах сочетания грамматических единиц в одном случае и семантических единиц («значений») в другом, а в терминах степени или вида «приемлемости», сохраняемой различными сочетаниями одних и тех же единиц.
2.3.4. ВЗАИМОЗАВИСИМОСТЬ ПАРАДИГМАТИЧЕСКИХ И СИНТАГМАТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ
Теперь можно сделать два важных утверждения о парадигматических и синтагматических отношениях. Первое из них, которое (наряду с разграничением субстанции и формы) может рассматриваться как определяющая черта современной, «структурной» лингвистики, звучит так: языковые единицы не имеют значимости вне парадигматических и синтагматических отношений с другими единицами. (Это более конкретная формулировка общего «структурального» принципа, гласящего, что всякая языковая единица имеет свое определенное место в системе отношений: см. § 1.4.6.) Вот иллюстрация из уровня элементов выражения. В предшествующем рассмотрении таких английских слов, как bet, pet и т. д., предполагалось, что каждое из этих слов реализуется последовательностью из трех элементов выражения (подобно тому, как они записываются последовательностями из трех букв в принятой орфографии). Теперь можно проверить это предположение. Допустим, вопреки фактам, что существуют слова, реализующиеся как put, tit, cat, pup, tip, cap, puck и tick, но не существует слов, реализующихся («произносимых») как but, pet, pit, bit, cut, gut, kit, duck, cab, cad, kid, cud и т. д. Иными словами, мы предполагаем (удовлетворяясь достаточно неточными фонетическими терминами), что все фонологические слова, представленные комплексами из трех звуков, можно описать с точки зрения их субстанциальной реализации (то есть в качестве фонетических слов) как последовательности согласный+гласный+согласный (где согласные - это [р], [t] или [k], а гласные - [u], [i] и [а] - для простоты предположим, что не существует других согласных или гласных), но что в первой и второй позиции возможны только такие сочетания согласного и гласного, как , и . В таком случае ясно, что [u], [i] и [а] не являются реализацией трех различных элементов выражения, поскольку они не находятся в парадигматическом отношении (и, a fortiori, в отношении контрастности). Сколько именно элементов выражения выделяется в подобной ситуации (которая не является чем-то исключительным по сравнению с тем, что обычно встречается в языке) - зависит от некоторых более частных фонологических принципов, которые мы обсудим ниже. Можно считать, что в каждом слове выделяются только две позиции контрастности, из которых первая «заполняется» одним из трех консонантно-вокальных комплексов, а вторая - одним из трех согласных: тогда мы выделим шесть элементов выражения (реализуемых как /1/ : , /2/ : , /3/ : , /4/ : [р], /5/ : [t] и /6/: [k]). С другой стороны, можно выделять четыре элемента выражения, из которых три реализуются согласными [р], [t] и [к], встречающимися в начальном и конечном положении, а четвертый, фигурирующий в срединной позиции, реализуется гласным, фонетическое качество которого определяется предшествующим согласным. Дело, следовательно, в том, что нельзя сначала установить элементы, а затем устанавливать их допустимые сочетания. Элементы определяются посредством одновременного учета их парадигматических и синтагматических связей. Причина того, что мы выделяем три позиции контрастности в английских словах bet, pet, bit, pit, bid, tip, tap и т. д., заключается в том, что парадигматические и синтагматические связи могут быть установлены в трёх точках. Мы увидим, что взаимозависимость парадигматических и синтагматических измерений представляет собой принцип, применимый ко всем уровням языковой структуры.
2.3.5. «СИНТАГМАТИЧЕСКОЕ» НЕ ПОДРАЗУМЕВАЕТ «ЛИНЕЙНОЕ»
Вторым важным утверждением является следующее: синтагматические связи не обязательно предполагают упорядоченность единиц в линейную последовательность, такую, что субстанциальная реализация одного элемента предшествует во времени субстанциальной реализации другого. Сравним, например, два китайских слова - ha?o ("день") и ha?o ("хороший"), - которые отличаются друг от друга фонологически тем, что первое произносится с интонацией, условно обозначаемой как «четвертый тон» (/?/), реализуемый как понижение тона в течение слога), а второе произносится с «третьим тоном» (/?/, реализуемым как повышение тона в течение слога со среднего тона до высокого и снова понижение до среднего). Эти два элемента - /?/ и /?/ - находятся в отношении парадигматической контрастности в контексте /hao/; другими словами, в этом контексте (и во многих других) они вступают в одни и те же синтагматические отношения. Если мы скажем, что одно слово следует анализировать фонологически как /hao/+/?/, а другое - как /hao/+/?/, это, естественно, не означает, что субстанциальная реализация тона следует за субстанциальной реализацией остальной части слова. Языковые высказывания произносятся во времени и, следовательно, могут быть сегментированы как цепочка последовательных звуков или комплексов звуков. Однако является ли это следование во времени релевантным для структуры языка, зависит опять-таки от парадигматических и синтагматических связей языковых единиц и не зависит, в принципе, от сукцессивности их субстанциальных реализаций.
Относительная последовательность представляет собой одно из свойств звуковой субстанции (в случае графической субстанции эта особенность отражается в пространственной упорядоченности элементов - слева направо, справа налево или сверху вниз, в зависимости от принятой системы письма), которое может быть, а может и не быть использовано языком. Сказанное лучше всего проиллюстрировать примером, относящимся к грамматическому уровню. Английский язык обычно называют языком с «фиксированным порядком слов», а латынь - это язык со «свободным порядком слов». (В действительности, порядок слов в английском языке не является полностью «фиксированным», а порядок слов в латыни - абсолютно «свободным», но разница между этими двумя языками достаточно ясна для целей настоящей иллюстрации.) В частности, английское предложение, состоящее из подлежащего, сказуемого и прямого дополнения (напр., Brutus killed Caesar "Брут убил Цезаря"), в нормальных условиях произносится (и пишется) с субстанциальными реализациями трех рассматриваемых единиц, упорядоченными в виде последовательности подлежащее + сказуемое + прямое дополнение; перемена мест двух существительных, или именных составляющих, приводит к тому, что предложение становится не грамматичным или превращается в другое предложение: Brutus killed Caesar "Брут убил Цезаря" и Caesar killed Brutus "Цезарь убил Брута" - это разные предложения; в то время как The chimpanzee ate some bananas "Шимпанзе поела бананов" является предложением, Some bananas ate the chimpanzee таковым (как можно думать) не является. Напротив, Brutus necavit Caesarem и Caesarem necavit Brutus суть альтернативные субстанциальные реализации одного и того же предложения ("Брут убил Цезаря") так же, как Caesar necavit Brutum и Brutum necavit Caesar ("Цезарь убил Брута"). Относительный порядок, в котором слова располагаются в латинском предложении, следовательно, грамматически нерелевантен, хотя, конечно, слова нельзя произносить иначе, как в том или ином конкретном порядке.
2.3.6. ЛИНЕЙНЫЕ И НЕЛИНЕЙНЫЕ СИНТАГМАТИЧЕСКИЕ ОТНОШЕНИЯ
Теперь сформулируем наше утверждение в более общем виде. Для простоты предположим, что мы имеем дело с двумя классами (ориентировочно выделенных) единиц, причем члены каждого класса находятся в парадигматических связях друг с другом. Это классы X с членами а и b и Y с членами р и q; употребляя стандартное обозначение для выражения принадлежности к классу, получаем:
Х = {а, b}, Y = {p, q}.
(Эти формулы можно прочесть так: «X - это класс, членами которого являются а и b», «Y - это класс, членами которого являются р и q».) Субстанциальная реализация каждой единицы представлена соответствующей курсивной буквой (а реализует а и т. д., а X и Y суть переменные, обозначающие реализации единиц). Допустим, что эти субстанциальные реализации не могут встречаться одновременно (это могут быть согласные и гласные или слова), но линейно упорядочены по отношению друг к другу. В этом случае следует учитывать три возможности: (i) последовательность может быть «фиксированной» в том смысле, что, скажем, X непременно предшествует Y (то есть встречаются ар , aq , bp , bq , но не pa , qa , pb , qb ); (ii) последовательность может быть «свободной», в том смысле, что встречаются как XY , так и YX , но XY = YX (где " = " означает "эквивалентно" - эквивалентность определяется для того или иного конкретного уровня описания); (iii) последовательность может быть «фиксированной» (или «свободной») в том, несколько ином смысле, что встречаются как XY , так и YX , но XY ? YX ("?" означает "не эквивалентно"). Заметим мимоходом, что эти три возможности не всегда разграничиваются при рассмотрении таких вопросов, как порядок слов. Интерпретация последних двух из перечисленных трех возможностей не представляет теоретических трудностей. В случае (ii), поскольку XY и YX не контрастируют, единицы а, b, р и q, реализуемые в таких последовательностях, как ар или ра , находятся в нелинейном синтагматическом отношении (таково положение со словами в языках со свободным порядком слов). В случае (iii), поскольку XY контрастирует с YX , единицы находятся в линейном синтагматическом отношении (таково положение с прилагательным и существительным для некоторых французских прилагательных). С бo?льшими сложностями связана трактовка случая (i), кстати весьма обычного. Поскольку YX не встречается, члены классов X и Y не могут находиться в линейном отношении на этом уровне. С другой стороны, в каком-то месте описания языка следует указать обязательный порядок их реализации в субстанции; поэтому при обобщении правил, имеющих отношение к разным уровням, было бы выгодно объединить примеры из (iii) с примерами из (ii) . Неявным образом обращаясь к этому принципу, мы говорили выше, что английские слова типа bet, pet и т. д. имеют фонологическую структуру согласный + гласный + согласный (используя термины «согласный» и «гласный» для классов элементов выражения). То, что некоторые синтагматические отношения в английском языке являются линейными, ясно из сравнения таких слов, как pat "шлепок", apt "подходящий", cat "кошка", act "акт" и т. д. Последовательности CCV (согласный + согласный + гласный; речь идет о согласных, реализуемых как [р], [t], [k], [b], [d] и [g]) невозможны, однако встречаются, как мы только что видели, как последовательности CVC, так и, по крайней мере несколько примеров, VCC. В то же время имеются систематические ограничения на совместное появление согласных в последовательности VCC; например, слово, которое реализовалось бы в субстанции как или , систематически исключается, точно так же, как и , [арр], . В фонологической структуре рассматриваемых английских слов экземплифицированы, следовательно, как случай (i), так и случай (iii). Сводя их к одной и той же упорядочивающей формуле, мы упрощаем утверждение об их субстанциональной реализации. Следует, однако, подчеркнуть, что это не означает, что мы должны отказаться от выявления разницы между такими «случайными» пробелами в английском словаре, как или , и такими системно исключаемыми "словами", как или (ср. § 2.3.1).
Дальнейшее обсуждение вопросов, связанных с линейной организацией элементов, будет здесь неуместно. Мы вернемся к нему ниже. Но прежде чем продолжать изложение, следует подчеркнуть, что настоящее рассуждение преднамеренно ограничено предположением, что все единицы, находящиеся в синтагматической связи, обладают равными возможностями совместной встречаемости и что не существует никаких группировок внутри комплексов таких единиц. Может также показаться, что наше рассуждение основывается на дополнительно вводимом предположении, что каждая единица непременно реализуется одним и только одним выделимым сегментом или признаком звуковой субстанции. Это не так, как мы увидим позже. Наши два общих утверждения сводятся к следующему: (1) парадигматические и синтагматические измерения взаимозависимы и (2) синтагматическое измерение не обязательно упорядочено во времени.
2.3.7. «МАРКИРОВАННОСТЬ» И «НЕМАРКИРОВАННОСТЬ»
До сих пор мы выделили только два типа возможных отношений для парадигматически связанных единиц: они могут находиться в отношении контрастности или свободного варьирования. Часто бывает так, что из двух единиц, находящихся в отношении контрастности (для простоты мы можем ограничиться двучленными контрастами), одна выступает как положительная, или маркированная , тогда как другая - как нейтральная, или немаркированная . Поясним на примере, что имеется в виду под этими терминами. Большинство английских существительных имеет родственные формы множественного и единственного числа, подобно таким словам, как boys: boy, days: day, birds: bird и т. д. Множественное число маркировано конечным s, тогда как единственное не маркировано. Другой способ выразить то же самое - это сказать, что в том или ином контексте наличие определенной единицы контрастирует с ее отсутствием. Когда имеет место подобное положение, немаркированная форма обычно имеет более общее значение или же более широкую дистрибуцию по сравнению с маркированной формой. В связи с этим стало обычным использование терминов «маркированность» и «немаркированность» в несколько более абстрактном смысле, так что маркированный и немаркированный члены контрастирующей пары не обязательно различаются наличием или отсутствием какой-то определенной единицы. Например, с семантической точки зрения слова dog "собака, пес" и bitch "сука" являются соответственно немаркированным и маркированным в отношении противопоставления по полу. Слово dog семантически не маркировано (или нейтрально), поскольку оно может относиться и к самцам и к самкам (That"s a lovely dog you"ve got there: is it a he or a she? "У вас очаровательная собака: это он или она?"). Однако bitch маркировано (или положительно), поскольку его употребление ограничено обозначением самок, и оно может использоваться по контрасту с немаркированным термином, определяя значение последнего как отрицательное, а не нейтральное (Is it a dog or a bitch? "Это кобель или сука?"). Другими словами, немаркированный терм имеет более общее значение, нейтральное по отношению к определенному противопоставлению; его более специфическое отрицательное значение является производным и вторичным, будучи следствием его контекстуальной оппозиции с позитивным (не нейтральным) термом. Особый характер отношения между словами dog и bitch является объяснением того, что female dog "самка собаки" и male dog "самец собаки" совершенно приемлемы, а сочетания female bitch "самка суки" и male bitch "самец суки" семантически аномальны: одно тавтологично, а другое противоречиво. Понятие «маркированности» внутри парадигматических оппозиций чрезвычайно важно для всех уровней языковой структуры.
2.3.8. СИНТАГМАТИЧЕСКАЯ ДЛИНА
Здесь можно сделать последнее общее утверждение относительно связи парадигматического и синтагматического измерений. Если дано некоторое множество единиц, различающихся с помощью элементов «низшего уровня», из которых они состоят, то (независимо от определенных статистических соображений, которые будут рассмотрены в следующем разделе) длина каждой из единиц «высшего уровня», измеряемая с точки зрения числа синтагматически связанных элементов, отождествляющих данный комплекс, будет обратно пропорциональна числу элементов, находящихся в отношении парадигматической контрастности в пределах этого комплекса. Предположим, например, что в некоторой системе есть только два элемента выражения (которые мы обозначим как 0 и 1) и что в некоторой другой системе представлено восемь элементов выражения (которые мы занумеруем цифрами от 0 до 7); для простоты, поскольку такое предположение не затрагивает общего принципа, допустим, что любые комбинации элементов выражения разрешаются «фонологическими» правилами, которым подчиняются обе системы. Чтобы различить восемь «фонологических» слов в рамках первой (бинарной) системы, каждое из слов должно состоять по крайней мере из трех элементов (000, 001, 010, 011, 100, 101, 110, 111), тогда как во второй (октальной) системе для различения каждого из восьми слов достаточно одного элемента (0, 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7). Чтобы различить 64 слова, в бинарной системе нужны комплексы, состоящие не менее чем из шести элементов, а в восьмеричной - не менее чем из двух элементов. В общем, максимальное число единиц «высшего уровня», которые могут различаться с помощью некоторого множества элементов «низшего уровня», синтагматически связанных в комплексах, определяется формулой: N = p 1 ? р 2 ? р 3 ... р m (где N - число единиц «высшего уровня», m - число позиций парадигматического контраста для элементов «низшего уровня», p 1 обозначает число элементов, вступающих в отношение парадигматической контрастности в первой позиции, р 2 обозначает число элементов, вступающих в отношение парадигматической контрастности во второй позиции, и так далее до m -ной позиции). Отметим, что эта формула не предполагает ни того, что во всех позициях могут появляться одни и те же элементы, ни того, что во всех позициях число элементов, находящихся в парадигматическом контрасте, одно и то же. То, что было сказано выше в связи с простым примером двоичной и восьмеричной систем, внутри которых все элементы встречаются во всех положениях и возможны любые синтагматические сочетания, таким образом, представляет собой не более чем частный случай, подпадающий под более общую формулу:
2 ? 2 ? 2 = 8, 2 ? 2 ? 2 ? 2 = 16 и т. д.
8 = 8, 8 ? 8 = 64, 8 ? 8 ? 8 = 512 и т. д.
Основанием, в связи с которым мы выбрали для сравнения бинарную систему (с двумя элементами) и восьмеричную систему (с восемью элементами), является то обстоятельство, что 8 - это целая степень от 2: это 2 в 3-й степени, а не 2 в степени 3,5 или 4,27 и т. п. Это четко выявляет связь между парадигматическим контрастом и синтагматической «длиной». При прочих равных условиях минимальная длина слов в бинарной системе в три раза больше длины слов в восьмеричной системе. Мы используем это частное числовое соотношение в следующем разделе. В последующих главах, особенно в главе, посвященной семантике, мы обратимся к более общему принципу, согласно которому лингвистически существенные различия могут проводиться как на основе синтагматических, так и на основе парадигматических критериев.
Отметим, что понятие «длины», которое мы только что рассмотрели, определяется в зависимости от числа позиций парадигматического контраста в пределах синтагматического комплекса. Оно не обязательно связано с временной последовательностью. Это положение (вытекающее из сказанного ранее в настоящем разделе - см. § 2.3.6) весьма существенно для последующего обсуждения фонологической, грамматической и семантической структур.
2.4. СТАТИСТИЧЕСКАЯ СТРУКТУРА
Не все парадигматические противопоставления, или контрасты, в равной степени существенны для функционирования языка. Они могут значительно отличаться друг от друга по своей функциональной нагрузке . Чтобы пояснить значение этого термина, можно рассмотреть некоторые противопоставления в пределах фонологической системы английского языка.
Субстанциальная реализация многих слов устного английского языка различается тем, что в одном и том же окружении в одних случаях встречается [p], а в других - [b] (ср. pet: bet, pin: bin, pack: back, cap: cab и т. д.); на основе этого контраста мы можем установить оппозицию между /р/ - /b/, которые, по крайней мере на этом этапе, мы можем рассматривать как два минимальных элемента выражения языка (под «минимальной» мы подразумеваем далее не разложимую единицу). Поскольку многие слова различаются благодаря оппозиции /р/ - /b/, контраст между этими двумя элементами несет высокую функциональную нагрузку. Другие противопоставления несут более низкую функциональную нагрузку. Например, относительно небольшое число слов различается в субстанциальной реализации наличием одного, а не другого из двух согласных, которые встречаются в конечном положении в словах wreath "венок" и wreathe "плести венки" (символы этих двух звуков в Международном Фонетическом Алфавите - соответственно [?] и [?]; ср. § 3.2.8); весьма небольшое количество слов, если они вообще существуют, отличается друг от друга противопоставлением звука, фигурирующего в начале слова ship, звуку, представленному вторым согласным в словах measure или leisure (эти два звука обозначаются в Международном Фонетическом Алфавите соответственно [?] и [?]). Функциональная нагрузка контрастов между [?] и [?] и между [?] и [?] таким образом намного ниже, чем функциональная нагрузка контраста /р/ : /b/.
Значение функциональной нагрузки очевидно. Если говорящие на некотором языке не сохраняют последовательно те противопоставления, благодаря которым высказывания с разным значением отличаются друг от друга, то это может привести к неправильному пониманию. При прочих равных условиях (мы еще к этому вернемся) чем выше функциональная нагрузка, тем более важно, чтобы говорящие овладели отдельным противопоставлением как частью своих «речевых навыков» и последовательно сохраняли его при своем использовании языка. Следует ожидать поэтому, что дети раньше всего овладевают контрастами, несущими наиболее высокую функциональную нагрузку в том языке, который они слышат; соответственно, противопоставления с высокой функциональной нагрузкой, по-видимому, также лучше сохраняются при передаче языка от одного поколения к другому. Наблюдая, с какой легкостью дети овладевают контрастами своего родного языка, и изучая историческое развитие отдельных языков, мы получаем некоторое эмпирическое подтверждение этим предположениям. Впрочем, в каждом случае имеются дополнительные факторы, которые взаимодействуют с принципом функциональной нагрузки и которые трудно отделить от этого последнего. Здесь мы эти факторы рассматривать не будем.
Точная оценка функциональной нагрузки усложняется, если не становится абсолютно невозможной, из-за соображений, которые нам позволила временно не принимать во внимание оговорка «при прочих равных условиях». Во-первых, функциональная нагрузка отдельного противопоставления между элементами выражения варьирует в зависимости от структурной позиции , занимаемой ими в слове. Например, два элемента могут часто противопоставляться в начале слова, но очень редко - в конце слова. Берем ли мы просто среднюю величину для всех позиций контраста? Ответ на этот вопрос не ясен.
Во-вторых, значение отдельного противопоставления между элементами выражения не есть просто функция от числа различаемых ими слов: оно также зависит от того, могут ли эти слова встречаться и контрастировать в одном и том же контексте. Возьмем предельный случай: если А и В - два класса слов, находящихся в дополнительной дистрибуции, и каждый член класса А отличается в субстанциальной реализации от какого-то члена класса В только тем, что в нем представлен элемент /а/ там, где в соответствующем слове из В представлен элемент /b/, то функциональная нагрузка контраста между /а/ и /b/ равна нулю. Таким образом, функциональную нагрузку отдельного противопоставления следует подсчитывать для слов, имеющих одну и ту же или частично совпадающую дистрибуцию. Ясно также, что всякий «реалистический» критерий оценки значения отдельного контраста должен учитывать не просто дистрибуцию слов, устанавливаемую грамматическими правилами, но реальные высказывания, которые можно было бы перепутать, если не сохранять этот контраст. Например, как часто или в каких обстоятельствах такое высказывание, как You"d better get a cab "Вам лучше бы взять такси", можно было бы спутать с высказыванием You"d better get a cap "Вам бы лучше получить кепку", если бы говорящий не различал конечных согласных слов cab и cap? Ответ на этот вопрос, очевидно, существен для любой точной оценки рассматриваемого контраста.
Наконец, значение отдельного контраста, по-видимому, связано с частотой его встречаемости (которая не обязательно определяется числом различаемых им слов). Допустим, что три элемента выражения - /х/, /у/ и /z/ - встречаются в одной и той же структурной позиции в словах одного дистрибутивного класса. Но предположим далее, что тогда как слова, в которых встречаются /х/ и /у/, часто противопоставлены в языке (это высокочастотные слова), слова, в которых встречается /z/, характеризуются низкой частотой появления (хотя они могут быть столь же многочисленны в словаре). Если носитель языка не будет владеть контрастом между /х/ и /z/, общение для него будет затруднено в меньшей степени, чем в том случае, если он не будет владеть контрастом между /х/ и /y/.
Функциональная нагрузка последнего контраста, ex hypothesi , выше, чем первого.
Соображения, высказанные в предыдущих параграфах, показывают, как трудно прийти к какому-либо точному критерию оценки функциональной нагрузки. Разнообразные критерии, предложенные лингвистами до сих пор, не могут претендовать на точность, несмотря на свою математическую изощренность. Тем не менее следует предусмотреть в нашей теории языковой структуры место для понятия функциональной нагрузки, несомненно весьма важного как в синхроническом, так и в диахроническом плане. Очевидно, все же имеет смысл говорить о том, что определенные противопоставления несут более высокую функциональную нагрузку, чем какие-то другие, даже если соответствующие различия не поддаются точному измерению.
2.4.2. КОЛИЧЕСТВО ИНФОРМАЦИИ И ВЕРОЯТНОСТЬ ПОЯВЛЕНИЯ
Другое важное статистическое понятие связано с количеством информации , которую несет языковая единица в некотором данном контексте; оно также определяется частотой появления в этом контексте (во всяком случае, так обычно считается). Термин «информация» употребляется здесь в особом значении, которое он приобрел в теории связи и которое мы сейчас поясним. Информационное содержание отдельной единицы определяется как функция от ее вероятности . Возьмем для начала самый простой случай: если вероятности появления двух или более единиц в некотором данном контексте равны, каждая из них несет в этом контексте одно и то же количество информации. Вероятность связана с частотой следующим образом. Если две, и только две, равновероятные единицы - х и у - могут встретиться в рассматриваемом контексте, каждая из них встречается (в среднем) ровно в половине всех соответствующих случаев: вероятность каждой, a priori, равна 1/2. Обозначим вероятность отдельной единицы х через р х . Итак, в данном случае р х = 1/2 и р у = 1/2. В более общем виде вероятность каждой из n равновероятных единиц (x 1 , х 2 , х 3 , . . ., х n ) равна 1/n . (Заметим, что сумма вероятностей всего множества единиц равна 1. Это справедливо независимо от более частного условия равной вероятности. Особым случаем вероятности является «достоверность». Вероятность появления единиц, которые не могут не появиться в данном контексте, равна 1.) Если единицы равновероятны, каждая из них несет одно и то же количество информации.
Более интересны, поскольку более типичны для языка, неравные вероятности. Предположим, например, что встречаются две, и только две, единицы, х и у , и что х встречается в среднем вдвое чаще, чем у , тогда р х = 2/3 и р у = 1/3. Информационное содержание x вдвое меньше, чем содержание у . Другими словами, количество информации обратно пропорционально вероятности (и, как мы увидим, логарифмически связано с ней): это фундаментальный принцип теории информации.
С первого взгляда это может показаться несколько странным. Однако рассмотрим сначала предельный случай полной предсказуемости. В письменном английском языке появление буквы u, когда она следует за q, почти полностью предсказуемо; если отвлечься от некоторых заимствованных слов и собственных имен, можно сказать, что оно полностью предсказуемо (его вероятность равна 1). Подобно этому, вероятность слова to в таких предложениях, как I want . . . go home, I asked him . . . help me (предполагается, что пропущено только одно слово), равна 1. Если бы мы решили опустить u (в queen "королева", queer "странный", inquest "следствие" и т. п.) или слово to в упомянутых контекстах, никакой информации не было бы потеряно (здесь мы наблюдаем связь между обычным и более специальным значением слова «информация»). Поскольку буква u и слово to не находятся в парадигматическом контрасте ни с какими другими единицами того же уровня, которые могли бы встретиться в том же контексте, вероятность их появления равна 1, а их информационное содержание - 0; они целиком избыточны . Рассмотрим теперь случай двучленного контраста, где р х = 2/3 и р у = 1/3. Ни один из членов не является целиком избыточным. Но ясно, что пропуск х приводит к меньшим последствиям, чем пропуск у . Поскольку появление х вдвое вероятнее, чем появление у , получатель сообщения (знающий априорные вероятности) имеет в среднем вдвое лучшие шансы «угадать» пропуск х , чем «угадать» пропуск у . Таким образом, избыточность проявляется в различной степени. Избыточность х в два раза больше, чем избыточность у . В общем, чем более вероятно появление единицы, тем большей оказывается степень ее избыточности (и тем ниже ее информационное содержание).
2.4.3. БИНАРНЫЕ СИСТЕМЫ
Количество информации обычно измеряется в битах (этот термин происходит от англ. binary digit "двоичный знак"). Всякая единица с вероятностью появления 1/2 содержит один бит информации; всякая единица с вероятностью 1/4 несет 2 бита информации, и так далее. Удобство такого измерения количества информации станет очевидным, если мы обратимся к практической задаче «кодирования» множества единиц (сначала предположим, что вероятности их появления равны) группами двоичных знаков. В предыдущем разделе мы видели, что каждый элемент множества из восьми единиц может быть реализован отдельной группой из трех двоичных знаков (см. § 2.3.8). Это определяется связью между числом 2 (основанием двоичной системы исчисления) и 8 (количеством единиц, которые требуется различать): 8 = 2 3 . В более общем виде, если N - это число единиц, которые следует различать, a m - это число позиций контраста в группах двоичных знаков, требуемых для их различения, то N = 2 m . Связь между числом парадигматических контрастов на «высшем» уровне (N ) и синтагматической длиной групп элементов «низшего» уровня (m ), таким образом, логарифмическая: m = log 2 N . (Логарифм числа есть степень, в которую следует возвести основание числовой системы, чтобы получить данное число. Если N = x m , то m = log x N "если N равняется х в степени m , то m равняется логарифму N по основанию x ". Напомним, что в десятичной арифметике логарифм 10 равен 1, логарифм 100 равен 2, логарифм 1000 равен 3 и т. д., т. е. log 10 10 = 1, log 10 100 = 2, log 10 1000 = 3 и т. д. Если бы теория информации основывалась на десятичной, а не на двоичной системе измерения, то было бы удобнее определять единицу информации в терминах вероятности 1/10. Читателю должно быть ясно, что приведенное здесь равенство N = 2 m - это частный случай равенства N = р 1 ? р 2 ? р 3 , ..., р m , введенного в § 2.3.8. Равенство N = 2 m справедливо, если в каждой позиции синтагматической группы в парадигматическом контрасте находится одно и то же число элементов.
Количество информации измеряется обычно в битах, просто потому, что многие механические системы для хранения и передачи информации действуют на основе бинарного принципа: это системы с двумя состояниями . Например, информацию можно закодировать на магнитной ленте (для обработки с помощью цифровой ЭВМ) как последовательность намагниченных и ненамагниченных позиций (или групп позиций): каждая позиция находится в одном из двух возможных состояний и может, таким образом, нести один бит информации. Кроме того, информацию можно передавать (как, например, в азбуке Морзе) в виде последовательности «импульсов», каждый из которых принимает одно из двух значений: короткий или длинный по продолжительности, положительный или отрицательный по электрическому заряду и т. п. Всякая система, использующая «алфавит», состоящий более чем из двух элементов, может быть перекодирована в бинарную систему у источника передачи и снова перекодирована в первоначальный «алфавит», когда сообщение получено по месту назначения. Это имеет место, например, при передаче сообщений по телеграфу. То, что информационное содержание должно измеряться с помощью логарифмов с основанием 2, а не логарифмов с каким-либо другим числовым основанием, есть следствие того факта, что инженеры связи обычно работают с системами с двумя состояниями. Что касается вопроса об уместности применения принципа двоичного «кодирования» именно при исследовании языка в нормальных условиях «передачи» от говорящего к слушающему, то он вызывает значительные разногласия среди лингвистов. Не подлежит сомнению, что многие наиболее важные фонологические, грамматические и семантические различия бинарны, как мы увидим в последующих главах; мы уже видели, что один из двух членов бинарной оппозиции может рассматриваться как положительный, или маркированный, а другой - как нейтральный, или немаркированный (см. § 2.3.7). Мы не будем вдаваться здесь в обсуждение вопроса, можно ли свести все лингвистические единицы к комплексам иерархически упорядоченных бинарных «выборов». Тот факт, что многие единицы (на всех уровнях языковой структуры) сводимы к ним, означает, что лингвисту следует приучиться мыслить в терминах бинарных систем. В то же время следует отдавать себе отчет в том, что фундаментальные идеи теории информации совершенно не зависят от частных предположений относительно бинарности.
2.4.4. НЕРАВНЫЕ ВЕРОЯТНОСТИ
Поскольку каждый двоичный знак несет только один бит информации, группа из m двоичных знаков может нести максимум m битов. До сих пор мы предполагали, что вероятности различаемых таким образом единиц высшего уровня равны. Теперь рассмотрим более интересный и более обычный случай, когда эти вероятности не равны. Для простоты возьмем множество из трех единиц, а , b и с , со следующими вероятностями: р а = 1/2, р b = 1/4, p с = 1/4. Единица а несет 1 бит, а b и с несут по 2 бита информации каждая. Их можно закодировать в двоичной системе реализации, как а : 00, b : 01 и с : 10 (оставив 11 незанятым). Но если бы знаки передавались в последовательности по некоторому каналу связи и передача и получение каждого знака занимали бы один и тот же отрезок времени, было бы неразумным принимать столь неэффективное условие кодирования. Ведь для а требовалась бы такая же мощность канала, как для b и для с, хотя оно несло бы вдвое меньше информации. Более экономичным было бы закодировать а с помощью одного знака, скажем 1, и отличать b и с от а , закодировав их противоположным знаком - 0 - в первой позиции; b и с тогда отличались бы друг от друга во второй позиции контраста (которая, конечно, пуста для а ). Итак, а : 1, b : 00 и с : 01. Это второе соглашение более экономичным образом использует пропускную способность канала, так как оно увеличивает до предела количество информации, которое несет каждая группа в один или два знака. Поскольку на передачу а , которое встречается вдвое чаще, чем b и c , тратится вдвое меньше времени, данное решение позволило бы в кратчайшее время передать наибольшее число сообщений (исходя из предположения, что эти сообщения достаточно длинны или достаточно многочисленны, чтобы отражать средние частоты появления). В действительности эта простая система представляет собой теоретический идеал: каждая из трех единиц a , b и с несет целое число битов информации и реализуется в субстанции именно этим числом различий.
2.4.5. ИЗБЫТОЧНОСТЬ И ШУМ
Этот теоретический идеал никогда не достигается на практике. Прежде всего вероятности появления единиц обыкновенно находятся между величинами ряда 1, 1/2, 1/4, 1/8, 1/16, . . . , 1/2 m , а не соответствуют им в точности. Например, вероятность появления отдельной единицы может быть равна 1/5, поэтому она может передавать log 2 5 - приблизительно 2,3 - бита информации. Но в субстанции не бывает различия, измеряемого числом 0,3; субстанциальные различия абсолютны в поясненном выше смысле (см. § 2.2.10). Если же мы используем три знака для отождествления единицы с вероятностью появления в 1/5, мы тем самым введем избыточность в субстанциальную реализацию. (Среднюю избыточность системы можно сделать сколь угодно малой; математическая теория связи занимается-главным образом этой задачей. Но нам здесь нет необходимости вдаваться в более специальные подробности.) Важным является то, что некоторая степень избыточности на самом деле желательна в любой системе связи. Причина состоит здесь в том, что, какая бы среда ни использовалась в целях передачи информации, она будет подвержена разнообразным непредсказуемым природным помехам, которые уничтожат или исказят часть сообщения и таким образом приведут к потере информации. Если бы система была свободна от избыточности, потеря информации была бы невосполнима. Инженеры связи обозначают случайные помехи в среде или канале связи термином шумы . Оптимальная система для отдельного канала такова, что в ней ровно столько избыточности, сколько требуется, чтобы получатель мог восстановить информацию, потерянную из-за шумов. Заметим, что термины «канал» и «шумы» следует толковать в самом общем смысле. Их применение не ограничивается акустическими системами и тем более системами, созданными инженерами (телефон, телевизор, телеграф и т. п.). Искажения в почерке, получающиеся при письме в движущемся поезде, можно также причислить к «шумам»; сюда же относятся искажения, возникающие в речи при насморке, в состоянии опьянения, от рассеянности или ошибок памяти и т. п. (Опечатки - это одно из следствий воздействия шумов при «кодировании» письменного языка; читатель часто не замечает их, потому что избыточность, характерная для большей части письменных предложений, достаточна для того, чтобы нейтрализовать искажающее влияние случайных ошибок. Опечатки более существенны в цепочке знаков, любая комбинация которых a priori возможна. С этим на практике считаются бухгалтеры, которые умышленно вводят в свои книги избыточную информацию, требуя баланса сумм в разных колонках. Обычай ставить сумму к выплате на чеках и прописью и цифрами позволяет банкам обнаружить, если не исправить, многие ошибки, вызванные шумами того или иного рода.) Что же касается устной речи, то термин «шум» включает любой источник искажения или непонимания, относится ли он к недостаткам речевой деятельности говорящего и слушающего или к акустическим условиям физической среды, в которой производятся высказывания.
2.4.6. КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ ОСНОВНЫХ ПРИНЦИПОВ ТЕОРИИ ИНФОРМАЦИИ
С начала 1950-х гг. теория связи (или теория информации) оказывает большое влияние на множество других наук, в том числе на лингвистику. Основные ее принципы можно резюмировать следующим образом:
(i ) Вся коммуникация основывается на возможности выбора , или селекции, из множества альтернатив. В главе, посвященной семантике, мы увидим, что этот принцип дает нам толкование термина «значимый» (в одном из смыслов): языковая единица любого уровня не обладает значением в некотором данном контексте, если она полностью предсказуема в этом контексте.
(ii ) Информационное содержание изменяется обратно пропорционально вероятности. Чем более предсказуема единица, тем меньше значения она несет. Этот принцип хорошо согласуется с мнением стилистов о том, что клише (или «избитые выражения» и «мертвые метафоры») менее действенны, чем более «оригинальные» обороты речи.
(iii ) Избыточность субстанциальной реализации языковой единицы (ее «кодирования») измеряется разницей между количеством отличительных признаков субстанции, требуемых для ее отождествления, и ее информационным содержанием. Определенная степень избыточности необходима для противодействия шумам. Наше предшествующее рассуждение об устойчивости субстанции, в которой реализуется язык, и о необходимости некоторого «запаса прочности», позволяющего различать реализации контрастирующих элементов, можно также подвести под более общий принцип избыточности (ср. § 2.2.10).
(iv) Язык будет более эффективным (с точки зрения теории информации), если синтагматическая длина единиц будет обратно пропорциональна вероятности их появления. То, что в языке действительно имеет силу подобный принцип, подтверждается тем фактом, что наиболее употребительные слова и выражения обычно бывают более короткими. Это было сначала эмпирическим наблюдением, а не дедуктивным (подлежащим проверке) выводом из определенных теоретических предпосылок; в дальнейшем для выражения связи между длиной и частотой употребления была выработана специальная формула, известная как «закон Ципфа» (по имени ее автора). (Мы не будем приводить здесь «закон Ципфа» или обсуждать его математическую и лингвистическую основу; он подвергся видоизменениям в последующих работах.) В то же время следует признать, что длина слова в буквах или звуках (в том смысле, в каком мы употребляли термин «звук» до сих пор) не обязательно служит непосредственной мерой синтагматической длины. Этот чрезвычайно важный момент (к которому мы еще вернемся) не всегда подчеркивался в статистических исследованиях языка.
2.4.7. ДИАХРОНИЧЕСКИЕ ИМПЛИКАЦИИ
Поскольку язык развивается во времени и «эволюционирует», удовлетворяя изменяющиеся потребности общества, его можно рассматривать как гомеостатическую (или «саморегулирующуюся») систему; при этом состояние языка в каждый данный момент «регулируется» двумя противоположными принципами. Первый из них (иногда называемый принципом «наименьшего усилия») заключается в тенденции увеличить до предела эффективность системы (в том смысле, в каком слово «эффективность» толковалось выше); его действие заключается в приближении синтагматической длины слов и высказываний к теоретическому идеалу. Другой принцип заключается в «стремлении быть понятым»; он тормозит действие принципа «наименьшего усилия» путем введения избыточности на разных уровнях. Следует, таким образом, ожидать стремления сохранить, при изменяющихся условиях общения, обе тенденции в равновесии. Из того, что среднее количество шумов постоянно для разных языков и разных стадий развития одного языка, следует, что степень избыточности языка постоянна. К несчастью, нельзя (по крайней мере в настоящее время) проверить гипотезу о том, что языки сохраняют оба названных противоположных принципа в «гомеостатичееком равновесии». (Мы рассмотрим этот вопрос ниже.) Тем не менее эта гипотеза является многообещающей. Ее вероятность поддерживается «законом Ципфа», а также тенденцией (отмеченной задолго до начала теоретико-информационной эры) к замене слов более длинными (и более «яркими») синонимами, особенно в разговорном языке, в тех случаях, когда частое употребление тех или иных слов лишает их «силы» (снижая их информационное содержание). Крайняя быстрота смены жаргонных выражений объясняется именно этим.
Так же можно объяснить явление «омонимического конфликта» и его диахроническое разрешение (с большой полнотой проиллюстрированное Жильероном и его последователями). «Омонимический конфликт» может возникнуть тогда, когда принцип «наименьшего усилия», действуя совместно с другими факторами, обусловливающими звуковые изменения, приводит к снижению или уничтожению «запаса прочности», необходимого для различения субстанциальных реализаций двух слов, и таким образом к образованию омонимии. (Термин «омонимия» в наши дни обычно употребляется и по отношению к омофонии, и по отношению к омографии; ср. § 1.4.2. В данном случае имеется в виду, конечно, омофония.) Если омонимы более или менее равновероятны в большом числе контекстов, «конфликт» обычно разрешается путем замены одного из этих слов. Хорошо известным примером служит исчезновение в современном английском литературном языке слова quean (первоначально означавшего "женщина", а затем - "распутница" или "проститутка"), которое вступило в «конфликт» со словом queen "королева" в результате утраты существовавшего ранее различия между гласными, представленными орфографически как еа и ее. Наиболее известным из специальной литературы примером омонимического конфликта является, вероятно, случай со словами, означающими "кот" и "петух" в диалектах юго-западной Франции. Различавшиеся как cattus и gallus в латинском языке, оба слова в результате звуковых изменений слились в . «Конфликт» был разрешен путем замены слова = "петух" различными другими словами, в том числе местными вариантами слов faisan ("фазан") или vicaire ("викарий"). Использование второго из них, по-видимому, основано на уже существовавшей ранее в «жаргонном» употреблении связи между "петухом" и "викарием". Теме «омонимия» посвящена весьма богатая литература (см. библиографию в конце книги).
2.4.8. УСЛОВНЫЕ ВЕРОЯТНОСТИ ПОЯВЛЕНИЯ
Как мы видели, появление отдельной единицы (звука или буквы, единицы выражения, слова и т. п.) может быть полностью или частично детерминировано контекстом. Теперь мы должны внести ясность в понятие контекстуальной детерминированности (или обусловленности) и вывести те импликации, которые оно имеет для лингвистической теории. Для простоты мы сначала ограничим свое внимание рассмотрением контекстуальной детерминированности, действующей в пределах синтагматически связанных единиц одного уровня языковой структуры; другими словами, мы в данный момент пренебрежем тем очень важным моментом, что комплексы единиц низшего уровня реализуют единицы высшего уровня, которые сами имеют контекстуально детерминированные вероятности.
Мы будем употреблять символы х и у как переменные, каждая из которых обозначает отдельную единицу или синтагматически связанную группу единиц; кроме того, мы допустим, что х и у сами находятся в синтагматической связи. (Например, на уровне единиц выражения х может обозначать /b/ или /b/ + /i/, а у - /t/ или /i/ + /t/; на уровне слов х может обозначать men "мужчины" или old "старые" + men, а у - sing "петь" или sing + beautifully "прекрасно".) Как х , так и у имеют среднюю a priori вероятность появления - р х и р у соответственно. Подобным образом сочетание х + у имеет среднюю вероятность появления, которую мы обозначим как p ху .
В предельном случае статистической независимости между х и у вероятность сочетания х + у будет равна произведению вероятностей х и у : р ху = р х ? р у . Этот фундаментальный принцип теории вероятности можно проиллюстрировать посредством простого числового примера. Рассмотрим числа от 10 до 39 (включительно) и обозначим через х и у цифры 2 и 7 в первой и второй позиции их десятичного представления: сочетание x и у будет, таким образом, обозначать число 27. В пределах рассматриваемого ряда чисел (исходя из предположения, что все 30 чисел равновероятны) р х = 1/3 и p y = 1/10. Если бы мы «задумали число между 10 и 39» и попросили бы кого-нибудь отгадать задуманное число, его шанс угадать правильно (без помощи другой информации) был бы один из тридцати: р хy = 1/30. Но допустим, что мы сказали ему, что это число кратно 3. Ясно, что его шанс правильно отгадать вырастает до 1/10. С нашей точки зрения, более существенно (поскольку мы рассматриваем вероятность появления одного знака в контексте другого) то, что выбор одного из двух знаков не является больше статистически независимым от выбора другого. Вероятность у , если дано, что х = 2, равна 1/3, поскольку только три числа кратны 3 в данном ряду (21, 24, 27); а вероятность x , если дано, что у = 7, равна 1, поскольку только одно число в пределах данного ряда оканчивается на 7 и кратно 3. Можно обозначить эти равенства как p y (x ) = 1/3 и р х (у ) = 1. Условная вероятность появления у в контексте х равна 1/3, а условная вероятность х при данном у равна 1. (Два выражения «в контексте» и «при данном» следует понимать как эквивалентные; оба употребительны в работах по статистической лингвистике.) Обобщая этот пример: если р х (у ) = р х (то есть если вероятность х в контексте у равна его априорной, необусловленной, вероятности), то х является статистически независимым от у ; если же вероятность появления х увеличивается или уменьшается с появлением у , то есть если р х (у ) > р х или р х (у ) > р х, то х «положительно» или «отрицательно» обусловлен у . Крайним случаем «положительной» обусловленности является, конечно, полная избыточность при р х (у ) = 1 (у предполагает х ), а крайним случаем «отрицательной» обусловленности - «невозможность», то есть р х (у ) = 0 (у исключает х ). Важно иметь в виду, что контекстуальная обусловленность может быть и «положительной» и «отрицательной» (в том смысле, в каком эти термины здесь употребляются), а также что вероятность х при данном у не всегда, а точнее, лишь в редких случаях, равна вероятности у при данном х .
Необходимым условием того, чтобы результаты какого бы то ни было статистического исследования представляли интерес для лингвистики, является разграничение между различными видами обусловленности. Как мы видели выше, синтагматические отношения могут быть линейными или нелинейными; поэтому и обусловленность может быть линейной или нелинейной . Если х и у линейно связаны, то при любой р х (у ) мы имеем дело с прогрессивной обусловленностью в тех случаях, когда у предшествует х , и с регрессивной в тех случаях, когда у следует за х . Независимо от того, является ли обусловленность прогрессивной или регрессивной, х и у могут непосредственно соседствовать (находиться рядом в линейно упорядоченном синтагматическом комплексе); в этом случае, если х обусловлен у , мы говорим о переходной (transitional) обусловленности. Многие популярные описания статистической структуры языка склонны изображать дело так, будто условные вероятности, действующие на всех уровнях языковой структуры, непременно предполагают линейную, переходную и прогрессивную обусловленность. Это, разуме ется, не так. Например, условная вероятность появления определенного существительного в качестве субъекта или объекта при определенном глаголе в латыни не зависит от относительного порядка, с каким слова встречаются во временной последовательности (ср. § 2.3.5); употребление префиксов un- и in- в английском языке (в таких словах, как unchanging "неизменный" и invariable "неизменный") регрессивно обусловлено; возможность появления определенной единицы выражения в начале слова может быть «положительно» или «отрицательно» обусловлена наличием некоторой единицы выражения в конце слова (или наоборот) и т. д.
Конечно, в принципе можно подсчитать условную вероятность любой единицы относительно любого контекста. Существенно, однако, правильно выбрать контекст и направление обусловленности (то есть, скажем, подсчитывать р х (у ), а не р y (x )) в свете того, что уже известно об общей синтагматической структуре языка. (Определенный класс единиц X может предполагать или допускать появление единиц другого, синтагматически связанного с ним класса Y на определенном по отношению к нему месте (и может также исключать возможность появления единиц третьего класса Z ). При условии, что это так, можно подсчитать условную вероятность отдельного члена класса Y ). Результаты будут иметь статистический интерес тогда, и только тогда, когда р х (у ) или р y (x ) будут существенно отличаться от р х и р y .
2.4.9. ПОЗИЦИОННЫЕ ВЕРОЯТНОСТИ АНГЛИЙСКИХ СОГЛАСНЫХ
Вероятности можно также подсчитывать для отдельных структурных позиций. Например, в таблице 4 для каждого из 12 согласных устной английской речи приводятся 3 ряда вероятностей: (i) априорная вероятность, средняя для всех позиций; (ii) вероятность в позиции начала слова перед гласными; (iii) вероятность в позиции конца слова после гласных.
Таблица 4
Вероятности некоторых английских согласных в различных позициях в слове
| «Абсолютная» | Начальная | Конечная | |
|---|---|---|---|
| [t] | 0,070 | 0,072 | 0,105 |
| [n] | 0,063 | 0,042 | 0,127 |
| [l] | 0,052 | 0,034 | 0,034 |
| [d] | 0,030 | 0,037 | 0,039 |
| [h] | 0,026 | 0,065 | - |
| [m] | 0,026 | 0,058 | 0,036 |
| [k] | 0,025 | 0,046 | 0,014 |
| [v] | 0,019 | 0,010 | 0,048 |
| [f] | 0,017 | 0,044 | 0,010 |
| [b] | 0,016 | 0,061 | 0,0005 |
| [p] | 0,016 | 0,020 | 0,008 |
| [g] | 0,015 | 0,027 | 0,002 |
Можно заметить существенные различия частотностей отдельных согласных в разных позициях в слове. Например, из перечисленных единиц [v] - наименее частая в позиции начала слова, но третья по частотности в позиции конца слова; с другой стороны, [b] - третья по частотности единица в начальной позиции слова, но наименее частая в позиции конца слова (за исключением [h], который вообще не встречается на конце. NB: мы говорим о звуках, а не буквах). Другие (как [t]) имеют высокую вероятность или (как [g] и [р]) низкую вероятность для обеих позиций. Также заметим, что диапазон колебаний между наивысшей и наименьшей вероятностью больше для конца слова, чем для начала. Факты этого рода получают отражение в описании статистической структуры фонологических слов английского языка.
Выше мы говорили (в связи с «законом Ципфа»; см. § 2.4.6), что число звуков или букв в слове не является непосредственной мерой его синтагматической длины, определяемой в терминах теории информации. Причина этого, конечно, в том, что не все звуки или буквы равновероятны в одном контексте. Если бы вероятность фонологического или орфографического слова была прямо связана с вероятностями составляющих его элементов выражения, можно было бы получить вероятность слова перемножением вероятностей элементов выражения для каждой структурной позиции в слове. Например, если х в два раза вероятнее у в начальной позиции, а а вдвое вероятнее b в конечной позиции, можно ожидать, что хра будет встречаться в два раза чаще, чем yra или xpb , и в четыре раза чаще, чем ypb . Но это предположение не оправдывается в конкретных случаях, что ясно из рассмотрения нескольких английских слов. Элементы выражения, реализуемые посредством [k] и [f], более или менее равновероятны в начале слова, но слово call встречается намного чаще, чем fall (как показывают различные опубликованные частотные списки для английских слов); хотя элемент, реализуемый посредством [t], имеет вероятность появления в конечной позиции слова почти в 50 раз большую, чем вероятность элемента, реализуемого посредством [g], слово big встречается примерно в 4 раза чаще, чем bit, и т. д.
Вероятности для начальной и конечной позиций, используемые для этих расчетов (см. табл. 4), основаны на анализе связного текста. Это означает, что частота появления определенного согласного, встречающегося в относительно небольшом количестве высокочастотных слов, может превысить частоту появления другого согласного, встречающегося в очень большом количестве низкочастотных слов (ср. замечания, сделанные в § 2.4.1 в связи с понятием «функциональной нагрузки»). Согласный [?], который встречается в начале таких английских слов, как the, then, their, them и т. д., иллюстрирует эффект такого перевеса. В начальной позиции это наиболее частый из всех согласных с вероятностью около 0,10 (ср. вероятность 0,072 для [t], 0,046 для [k] и т. д.). Но этот согласный встречается только в горсточке разных слов (менее чем в тридцати в современном языке). Напротив, начальное [k] мы находим во многих сотнях разных слов, хотя вероятность его появления в связном тексте более чем в два раза меньше, чем вероятность появления [?]. Сравнение всех английских слов, реализуемых как согласный + гласный + согласный (что само по себе является весьма обычной структурой для английских фонологических слов), показывает, что вообще существует больше слов с высокочастотным начальным и конечным согласным, чем слов с низкочастотным начальным и конечным согласным, и что первые к тому же обычно имеют большую частоту появления. В то же время следует подчеркнуть, что некоторые слова значительно более частотны или значительно менее частотны, чем можно было бы предсказать, исходя из вероятностей составляющих их элементов выражения.
2.4.10. «СЛОИ» ОБУСЛОВЛЕННОСТИ
Хотя до сих пор мы рассматривали вопрос о контекстуальной детерминированности по отношению к условным вероятностям, существующим среди единиц одного уровня, ясно, что появление того или иного элемента выражения в весьма значительной степени определяется контекстуальной вероятностью фонологического слова, в которое он входит. Например, каждое из трех слов, записываемых как book, look и took, характеризуется частой встречаемостью: они отличаются друг от друга фонологически (и орфографически) только начальным согласным.
С точки зрения грамматической структуры английского языка вероятность контраста между этими тремя словами в реальных высказываниях относительно мала (и совершенно не связана с вероятностями начальных согласных). Слово took отличается от двух других в ряде отношений, прежде всего тем, что оно реализует прошедшее время глагола. Поэтому оно более свободно, чем look и book, появляется рядом с такими словами и словосочетаниями, как yesterday "вчера" или last year "в прошлом году" (для look и book фонологические слова, соответствующие took, - это слова, записываемые как looked и booked); далее, в качестве подлежащего при took может выступать he "он", she "она" или it "оно" или существительное в единственном числе (he took "он взял" и т. п., но не he look или he book и т. п.); и, наконец, оно не может встречаться после to (например, I am going to took неприемлемо). Но слова book и look также отличаются друг от друга грамматически. Каждое из них может быть употреблено как существительное или глагол в соответствующем контексте (следует помнить, что фонологическое слово может быть реализацией более чем одного грамматического слова; см. § 2.2.11). Хотя look гораздо чаще встречается как глагол ("смотреть"), a book - как существительное ("книга"), это различие менее существенно по сравнению с такими грамматическими фактами не статистической природы, как то, что в качестве глагола слово book (то есть "заказать" и т. п.), в отличие от look, может иметь при себе существительное или именное словосочетание в функции прямого дополнения (I will book my seat "Я закажу место", Не is going to book my friend for speeding "Он собирается привлечь к ответственности моего друга за превышение скорости"; слово look здесь невозможно); look же обычно требует «предложного сочетания» (I will look into the matter "Я рассмотрю [этот] предмет"; букв, "я буду смотреть в [этот] предмет", They never look at me "Они никогда не смотрят на меня"; слово book здесь невозможно). По-видимому, в большинстве английских высказываний, произносимых говорящими в повседневной речи, смешение слов book и look исключается в силу грамматических ограничений того или иного рода. И это совершенно типично для минимально-контрастирующих фонологических слов в английском языке.
Но рассмотрим теперь относительно небольшое множество высказываний, в которых как book, так и look грамматически приемлемы. Носителю английского языка совсем не трудно представить себе такие высказывания; при случае они могут быть произведены или услышаны. Примером могло бы служить I looked for the theatre "Я искал театр": I booked for the theatre "Я резервировал место в театре". Можно допустить, в интересах доказательства, что слушающему было «передано» в этих высказываниях, без значительных искажений из-за «шумов» в «канале», все, за исключением начальных согласных слов booked или looked. В этом случае слушающий столкнется с необходимостью предсказать, основываясь на избыточностях в языке и учитывая ситуацию высказывания, которое из двух слов имел в виду говорящий. (Для простоты предположим, что cooked "стряпал" и т. п. невозможны или весьма маловероятны в данной ситуации.) Хотя можно предположить, что looked встречается намного чаще, чем booked, в любой представительной выборке английских высказываний, однако нам совершенно ясно, что появление theatre значительно повышает вероятность слова booked. Очень трудно сказать, какое из слов - booked или looked - вероятнее в сочетании с for the theatre, но в той или иной конкретной ситуации выбор одного из них может оказаться детерминированным в большей степени, нежели другого. Это очевидно из сопоставления следующих двух, более длинных высказываний:
(i) I looked for the theatre, but I couldn"t find it. "Я искал театр, но не нашел его".
(ii) I booked for the theatre, but I lost the tickets. "Я резервировал место в театре, но потерял билеты".
Слово booked, по-видимому, контекстуально исключено в (i), а looked - в (ii). Однако и сама ситуация, включающая предшествующий разговор, может также вводить разнообразные «пресуппозиции», детерминирующая сила которых не ниже, чем у слов but и couldn"t find в (i) и but и tickets в (ii). Если это так, то эти пресуппозиции уже «обусловят» то, что слушающий «предскажет» (то есть, собственно говоря, услышит) looked, а не booked (или наоборот) в более коротком «обрамлении» I -ooked for the theatre. Пока что можно обозначить эти вероятности, выводимые из совместного появления одного слова с другим и «пресуппозиций» конкретной ситуации высказывания, как «семантические». (В последующих главах мы выделим различные уровни приемлемости внутри того, что здесь мы относим к «семантике».)
Наш пример был сильно упрощен: мы выделили только три уровня обусловленности (фонологический, грамматический и семантический) и исходили из того, что только одна единица выражения теряется, или искажается, из-за «шумов». Эти упрощения, однако, не затрагивают общего вывода. Если обратиться к рассмотрению конкретных высказываний, это приведет к признанию того, что семантические вероятности важнее грамматических, а грамматические важнее фонологических. Поскольку невозможно (по крайней мере при настоящем состоянии лингвистических исследований) выделить все семантически релевантные факторы внешних ситуаций, в которых фигурируют отдельные высказывания, оказывается также невозможным подсчитать вероятность, а потому и информационное содержание какой-либо их части. Это один из моментов, который уже подчеркивался нами, когда речь шла о функциональной нагрузке и теории информации (см. § 2.4.1).
2.4.11. МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ РАЗРЕШЕНИЕ ОДНОЙ ДИЛЕММЫ
В этом разделе были выдвинуты два положения, на первый взгляд противоречащие одно другому. Согласно первому, статистические соображения существенны для понимания механизма функционирования и развития языка; согласно второму, практически (а быть может, и принципиально) невозможно точно подсчитать количество информации, которую несут различные языковые единицы в конкретных высказываниях. Это видимое противоречие можно разрешить путем признания того, что лингвистическая теория не занимается тем, как производятся и понимаются высказывания в реальных ситуациях их употребления (если оставить в стороне относительно небольшой класс языковых высказываний, о которых будет идти речь в § 5.2.5); она занимается структурой предложений, рассматриваемых в отвлечении от ситуаций, в которых встречаются реальные высказывания.
Примечания:
R. Н. Rоbins . The Teaehing of linguistics as a part of a university tea-ching today. - «Folia Linguistica», 1976, Tomus IX, N 1/4, p. 11.
В переводе глав 2-6 участвовал А. Д. Шмелев. - Прим. редакции .
В оригинале термину «словосочетание» соответствует термин «фраза» (phrase). В британской лингвистической традиции под термином «фраза» разумеется любая группа слов (например, the table), функционирующая как слово. Об этом см. ниже, в § 5.1.1. - Прим. ред .
В советской науке более принято относить математическую лингвистику к математическим дисциплинам. Это, разумеется, отнюдь не препятствует использованию математического аппарата (и в частности, математической логики) в лингвистических исследованиях. - Прим. ред .
В оригинале, вероятно, ошибочно - минимальное. - Прим. перев .
Употребление to в пропущенных местах предложений I want to go home "Я хочу пойти домой", I asked him to help me "Я попросил его помочь мне" является обязательным правилом английской грамматики. - Прим. перев .