Многие века Россия оставалась почти полностью отрезанной от морей: у страны был единственный выход лишь к северному Белому морю. Но суровые природные условия не мешали смелым мореходам — русским поморам — совершать дерзкие путешествия к далеким приполярным островам и землям.

Еще в XII в. на берегах Белого моря появились первые русские люди — новгородцы. Леса этого северного края были богаты пушным зверьем, а море изобиловало рыбой и морскими животными. Особенно ценной добычей считались моржи — в ход шли и шкуры, и мясо, и клыки. Но кроме промысла новгородцами двигало, конечно, и вечное человеческое стремление исследовать неизведанные земли.

Поморы добывали белых медведей, тюленей, моржей, оленей, китов, ловили рыбу, собирали гагачий пух

Постепенно на побережье рядом с жилищами коренных жителей, карелов и саамов , начали строиться русские селения, жителей которых позже назвали поморами — «живущими по морю», а весь этот край Поморским берегом. С XII по XV в. побережье Белого моря было колонией Великого Новгорода, хотя сюда потянулись свободолюбивые люди и из других русских земель. Со временем поморы стали не только охотниками, рыболовами и добытчиками морского зверя, но и искусными корабелами.

Поморы выходили в море на деревянных ладьях, карбасах, шняках, но самыми лучшими судами были кочи, специально предназначенные для долгих плаваний и не боявшиеся льдов. Конструкция этих маленьких парусных суденышек совершенствовалась веками. Деревянный корпус коча имел особую округлую форму, которая успешно выдерживала ледовое сжатие, а простые прямые паруса позволяли поморскому кораблю лавировать по ветру и против него не хуже многомачтовых фрегатов. За века поморские мореходы накопили огромный опыт плаваний и по чистой воде, и среди льдов. Они знали компас, который называли «маточкой». От отца к сыну передавались рукописные лоции и карты.

Обычно кочи были одномачтовыми, однако иной раз поморы строили суда с двумя мачтами

Первые плавания поморы совершали вдоль берегов. В лоции они записывали подходящие для стоянок бухты и другие приметные места, сведения о течениях и ветрах, состоянии льдов. В конце концов, обогнув Кольский полуостров, русские мореходы добрались до северных берегов Скандинавии. Довольно далеко от них, еще севернее, лежали острова архипелага Шпицберген, но и сюда во второй половине XV в. поморы разведали путь, отважившись на плавание среди льдов. На скалистых берегах Шпицбергена, изрезанных фьордами и большей частью покрытых ледниками, они не раз оставались на зимовки, дожидаясь благоприятных условий для возвращения на родину с промысловой добычей. Сами поморы называли Шпицберген Грумантом. Уже в XX в. археологи обнаружили на этих полярных островах следы поморских домов и деревянные предметы, на которых вырезаны имена поморов-первопроходцев.

Остров Шпицберген остается для большинства россиян своеобразной «терра инкогнита» - неизведанной землей. Некоторые люди даже затрудняются ответить на вопрос о государственной принадлежности этой территории. Большинство знает лишь, что Шпицберген расположен где-то далеко на севере, за Полярным кругом, а Российская Федерация имеет на него какое-то право.

Стоит ли сравнивать этот остров с Курилами? Мы разъясним данный вопрос ниже. Несмотря на расположение «почти у Северного Полюса», путешествия на Шпицберген достаточно популярны. О том, когда ехать на заполярный клочок суши, где остановиться и что посмотреть, мы расскажем в данной статье.

Где находится остров Шпицберген

Начнем с маленькой поправки. Дело в том, что определение «остров» применительно к Шпицбергену будет некорректным. Это архипелаг. Лежит он всего лишь в полутора часах лета от Северного полюса. А потому типичный ландшафт - бескрайняя снежная пустыня, вечная мерзлота, белые медведи.

Архипелаг, общей площадью шестьдесят одна тысяча квадратных километров, состоит из трех больших островов, семи небольших и большого числа совсем маленьких. По-настоящему обитаем лишь самый большой - Западный Шпицберген (37 673 км 2). Там находится единственный аэропорт и столица края, город Лонгйир.

Кроме него на Западном Шпицбергене имеются поселки: Баренцбург, Ню-Олесунн, Грумант и Пирамида. Два последние сейчас обезлюдели. На других островах (Северо-Восточной Земле, Эдж, Баренца, Белом, Конгсёйа, Вильгельма, Свенскёйа) людей живет не более десятка, да и то только в летний период. Численность населения всего архипелага не превышает трех тысяч человек.

Климат

Остров Шпицберген лежит в Северном Ледовитом океане между 76 и 80-м градусами северной широты и 10°-32° восточной долготы. Однако такое расположение вовсе не означает, что архипелаг - сплошная арктическая пустыня. Благодаря Шпицбергскому течению (ответвлению Гольфстрима) море возле берегов никогда не замерзает. Климат на архипелаге не настолько суров, как в других местах на тех же широтах. Например, средняя температура воздуха в январе здесь всего 11-15 градусов ниже нуля. В июле столбик термометра поднимается лишь до +6 °С.

Туристических сезонов здесь два: начиная с марта и по май приезжают любители зимних забав и желающие приобщиться к суровой заполярной зиме. Они катаются на снегоходах, любуются северным сиянием. С июня по август архипелаг посещает совсем другая публика. Туристы наслаждаются каякингом среди айсбергов, наблюдением за белыми медведями. Есть и такие, которые рассматривают этот архипелаг как перевалочную базу на пути к покорению Северного полюса.

Природа

Поскольку Баренц описал, что видал в здешних водах огромное количество китов, к берегам устремилось множество рыболовных суден. Вскоре свои претензии на острова стали предъявлять Дания и Великобритания. В 60-х годах восемнадцатого века здесь побывали две научные экспедиции, организованные М. Ломоносовым.

Несмотря на то что русские не построили тут ни одного поселка, некоторые поморы летом приезжали сюда для промысла. Когда животных на архипелаге осталось критически мало, острова были заброшены в течении ста лет. Новый всплеск интереса к Шпицбергену возник на переломе XIX-ХХ веков, когда человечество вознамерилось достигнуть Северного полюса. Свободные от льдов воды и относительно мягкий климат острова использовались арктическими экспедициями. Шпицберген стал основной отправной базой.

Остров Шпицберген: кому принадлежит?

Когда на архипелаге были найдены мощные залежи угля, интерес к затерянным за Полярным кругом островам вновь обострился. Но в 1920 году вопрос о государственной принадлежности земель наконец-то решился миром. В Париже был подписан так называемый Шпицбергенский трактат, согласно которому архипелаг отходил под суверенитет Норвегии. Однако, согласно этому соглашению, все стороны договора (Великобритания, США, Франция, Япония, Швеция, Италия, Нидерланды и позже СССР) сохраняли за собой право разрабатывать полезные ископаемые.

Нужна ли виза для посещения архипелага?

Теоретически нет. Ведь неважно, чей остров Шпицберген, граждане всех вышеперечисленных стран-подписантов могут свободно посещать архипелаг. Однако на практике добраться до Шпицбергена прямиком из России не так то просто. Лишь в сезон туда изредка отправляются чартерные рейсы, а места в самолетах зарезервированы за полярными исследователями или госслужащими. Поэтому туристы вынуждены лететь через Осло (компаниями SAS и «Норвежские авиалинии»). А это требует многократной шенгенской визы для въезда в Норвегию. Можно посетить архипелаг и в ходе роскошного круиза на океанском лайнере «Капитан Хлебников».

Туризм

Власти Норвегии очень быстро переориентировали экономику архипелага в условиях уменьшения поголовья китов и белых медведей и падения цен на уголь. Сейчас главная ставка на экотуризм. Направление новое. Пока что лишь две тысячи туристов ежегодно посещают холодные острова. Не способствуют развитию этой отрасли и цены. Здесь все дорого: от отельного номера (самый простой эконом-вариант обойдется в сто долларов за ночь) до еды. Однако богатых туристов это не останавливает. Подъем к ледникам, морской рафтинг, катание на собачьих упряжках, сбор окаменелостей (их на архипелаге очень много) - все это входит в обязательную программу.

Острова - беспошлинная зона торговли. Благодаря ей население архипелага живет зажиточнее норвежцев на континенте. От трудовых мигрантов защищен остров Шпицберген. Работа на многих шахтах прекращена и они переоборудованы в музеи. Не прекращают выработку угля лишь российские горняки. Хотя эта добыча нерентабельна и находится на дотации государства.

Денежный скандал

В 1993 году Московским двором была отчеканена юбилейная монета «Остров Шпицберген». На ней был изображен белый медведь и карта архипелага. Поскольку на деньгах имелась надпись «Российская Федерация», Норвегия восприняла это как посягательство на ее территорию. Дипломатический скандал был исчерпан лишь тогда, когда эти деньги были изъяты из обращения. Оставшиеся на руках у пользуются высоким спросом.

Тайна Русских островов (Белов Михаил Иванович)

Белов Михаил Иванович

Родился в 1916 г. Доктор исторических наук, профессор. Старший научный сотрудник Арктического и Антарктического научно-исследовательского института Гидрометслужбы СССР. Участник нескольких арктических экспедиций. Автор многих монографий, научно-популярных и научно-художественных книг, статей, очерков. Живет в Ленинграде.

В северной части архипелага Шпицберген есть два небольших галечных островка, называемых Русскими. Неизвестно, кто и когда дал им такое название, но место это глухое и малодоступное. Современные рыболовные и зверобойные норвежские суда показываются там редко. Стаи птиц, которые обычно гнездятся на Крайнем Севере, и стада нарвалов, появление которых отмечено даже в районе полюса, - более частые их гости.

В 1955 г. на небольшом парусно-моторном судне на Шпицберген направилась археологическая экспедиция скандинавских ученых, решивших отыскать на архипелаге следы древней цивилизации, так как сложилось мнение, что будто бы на Шпицбергене, некогда соединенном с материком, могли обитать разумные существа, позднее, перед наступающим ледником, перебравшиеся в пределы Скандинавии.

Следов древнего человека экспедиция не обнаружила, но зато на одном из островов архипелага, в заливе Русекейла, была найдена стоянка русских поморов XVIII в. Экспедицией руководил доктор Поул Симонсен, который во время посещения Ленинграда познакомил советских ученых с новыми интересными подробностями археологических раскопок норвежцев. Симонсен сообщил, что под основным полом русского жилища, которое археологи датируют по сохранившейся надписи на одной из потолочных досок концом XVIII в., обнаружились следы еще более раннего поселения. Вызвало интерес и то, что среди многочисленных русских вещей нашлись поделки лопарского или ненецкого народного производства. Это подтвердило высказанную ранее мысль об участии аборигенного населения Севера в далеких арктических походах русских промышленников.

Подаренные Музею Арктики и Антарктики в Ленинграде фотографии находок на одном из Русских островов дали возможность сопоставить их с русскими старинными промысловыми предметами, обнаруженными в 1940-1945 и 1968-1970 гг. в Советской Арктике - на островах Фаддея и заливе Симса и на городище Мангазеи. Сопоставление показало, что предметы с Русских островов более раннего происхождения, чем предполагают норвежские исследователи; их можно отнести к началу XVII в., хотя само поселение в перестроенном и обновленном виде могло относиться к более позднему времени. Следовательно, следы более древнего русского зимовья, обнаруженные под полом жилища, еще более раннего происхождения - XVI в. В состав зимовья кроме основного жилища входили кузница, баня и другие хозяйственные пристройки. Недалеко от основного здания располагалось строение несколько меньшего размера, ближе к береговому обрыву - кладбище, от которого сохранились лишь деревянные кресты. В числе находок рыболовные и зверобойные орудия: деревянные поплавки от сетей, крючки, наконечники стрел, топоры; различные поделки - кувшины, бронзовые светильники, шахматные фигуры, лапти и др.

На этом находки русских поселений скандинавскими учеными не закончились. В 1957 г. на архипелаге работала шведская гляциологическая экспедиция. Во время посещения архипелага Шпицберген гляциолог Блейк обнаружил новое русское зимовье на островах, названных Русскими. Их всего три. Сначала находка была ошибочно принята за обычный в тех местах домубежище. Но вскоре пришлось убедиться, что гляциологи нашли развалины старого поселения и остатки русского креста. Но когда и кто построил это жилище, без раскопок установить не удалось. Судно ушло на юг и больше не возвращалось туда.

Находки скандинавских ученых поставили в иную плоскость вопросы, которые никак нельзя назвать новыми, так как долгие годы они занимали умы исследователей: кто и когда открыл Шпицберген? кто и когда начал там зверобойные и горные промыслы? когда впервые появились на Шпицбергене русские? каков их вклад в освоение его суровой природы?

Приблизительно ко времени замечательной находки скандинавских ученых советские и западноевропейские историки-документалисты обнаружили в архивах и библиотеках Западной Европы ранее неизвестные письменные свидетельства о русских поселениях на архипелаге. До этого признавалось " то, что жители прибрежных районов Белого, Баренцева, Печорского морей - поморы - издавна ходили на Шпицберген, называемый ими Грумантом. В конце XVII в. и в последующее время поморы были единственными круглогодичными обитателями архипелага. Сравнительно недавно в архивах отыскались документы, говорящие о довольно частых поездках русских на Шпицберген в XVII в. Так, при разборе архивных дел бывшего высшего военно-морского учреждения России - Адмиралтейств-коллегии автору этих строк удалось обнаружить список 700 поморов - грумаланов и новоземельцев, призванных на военно-морскую службу в 1714 г. Из дела видно, что набор в военно-морской флот России производился по личному указу Петра I. Молодые люди от 17 до 20 лет, плававшие "на кочах на Грумант и на Новую Землю", составили костяк балтийских моряков, нанесших поражение хваленому шведскому флоту в битвах при Гангуте и Гренгаме.

Среди этих новобранцев были представители старинных поморских семей, которые издавна вели промыслы на Груманте и Новой Земле: Старостиных, Откупщиковых (на средства Еремея Откупщикова в 1743 г. снаряжалась артель), Инковых (даже на современной карте сохраняется Инков Нос, что означает "полуостров Инкова"), Кармакуловых (два залива - губы - на Новой Земле носят их имена - Малые и Большие Кармакулы) и др.

В самом начале XX в. русский исследователь А. Филиппов издал русский перевод найденного в датском архиве интересного документа. Это письмо датского короля Фридриха II своему приказчику в Вардэ Людовику Мунку, составленное в 1576 г., до плавания голландской экспедиции В. Баренца, за которой признается право на первооткрытие архипелага. Из содержания этого письма-инструкции явствует, что при датском дворе в те годы имелись сведения о плавании русских на Грумант и что промышленники, лучше других знавшие пути туда, проживали в русском поселке Кола (впоследствии город Кола, ныне в районе Мурманска). На основании имевшихся у него сведений датский король приказал Мунку нанять на свою службу некого Павла Никича (искажено Никитича, что означает "сына Никиты"), с тем чтобы он взялся совершить плавание в Гренландию - Грумант.

Я не случайно употребил это двойное название, которого в те годы не существовало. В географических сочинениях и картах того времени к северу и северо-западу от Скандинавского полуострова изображалась единая суша, гигантский остров - Гренландия, причем северные границы неисследованной земли известны тогда не были. Это порождало гипотезы и давало право картографам изображать Гренландию в больших, чем на самом деле, размерах, включая сюда Шпицберген, то есть Грумант. О существовании Шпицбергена - Груманта, отделенного от Гренландии и образующего самостоятельный архипелаг, просто не подозревали. Эта географическая ошибка приводила к недоразумениям между государствами. В Дании считали, как это видно из письма Фридриха II Мунку, что русские плавали в Гренландию, в их владения, тогда как на самом деле русские ходили на Шпицберген - Грумант, который датчанам не принадлежал и о существовании которого они не подозревали. Сами русские поморы утверждали, что они ходили на "Грумант", "Груланд", "Грунт", "Груландию", "Груландскую землю". Кстати говоря, на западных картах и в географических сочинениях того времени Гренландия также называлась по-разному. Но всякий раз в эти понятия вкладывался свой смысл: русские имели в виду Шпицберген, датчане - Гренландию.

В последней четверти XV в. в силу ряда политических и внутридинастических причин датский королевский двор прервал свои связи с Гренландией, установленные еще в XI в. Вслед за этим наступил почти полуторавековой период, когда, можно сказать, Гренландия была потеряна датчанами. Вот как раз на этот период и падает открытие русскими Шпицбергена, названного по аналогии с Гренландией Грумантом или Грунлайдом. По вполне понятной причине (в XIII-XIV вв. Дания вела войны сначала с Новгородом Великим, а затем с Московским государством за обладание территориями на северо-западе Европы) открыватели не собирались об этом широко оповещать. Скорее, наоборот, они стремились скрыть свои успехи в освоении арктических островов, где сразу же занялись прибыльным морским боем моржей и китов и промыслом - ловлей горностаев и песцов. В такой сложной обстановке датский король и обратился к Людовику Мунку с предложением склонить одного из русских кормщиков к показу датчанам дороги в Гренландию.

Обнаруженный А. Филипповым источник, подтвердивший, что русские плавали на Шпицберген до 1576 г., однако, не отвечал на вопрос, как рано начались эти походы. Он лишь посеял сомнения в правоте тех, кто утверждал, что открыли Шпицберген в 1596 г. голландцы, экспедиция В. Баренца.

Долгое время казалось, что спор о том, кто первый пришел на Шпицберген, русские или скандинавы, так и останется нерешенным. Но вот в 50-60-х годах нашего столетия в разных концах Европы одна задругой последовали еще три важные документальные, находки. Одна из них благодаря советской публикации и дешифровке стала широко известна, другие две еще ждут своего обнародования. Так или иначе, они подтверждают возникновение русских поселений на Шпицбергене.

Сообщение о первой документальной находке появилось в печати в 1957 г. в советском ежегоднике "Летопись Севера". В нем рассказывалось о письме Иеронима Мюнцера знаменитому португальскому королю Жуану II, известному тем, что он "благословил" Колумба на открытие Америки. Письмо датировано 14 июля 1493 г., восьмью месяцами позже открытия Америки, и излагает проект снаряжения морской экспедиции для открытия путей в Китай. Известный советский геолог С. В. Обручев, побывавший на Шпицбергене еще в 20-х годах нашего столетия, потратил немало труда, чтобы восстановить ту историческую обстановку, в которой один из выдающихся немецких гуманистов эпохи Возрождения, Иероним Мюнцер, писал свое сочинение. Обручев нарисовал убедительную картину возникновения и распространения географических знаний конца XV в., охарактеризовав самого нюрнбергского врача Мюнцера как человека выдающихся способностей, путешественника, географа и картографа, друга и соратника знамени-того создателя глобуса мира Мартина Бехайма.

Письмо, о котором идет речь, заинтересовало С. В. Обручева потому, что в нем имеются как бы сказанные мимоходом строчки, прямо относящиеся к открытию русскими Груманта. Следующая фраза изложена. Мюнцером в форме обращения к Жуану II:

"О, какой славы ты достигнешь, если сделаешь известными твоему Западу обитаемый Восток: тебя уже восхваляют, как великого государя немцы, итальянцы, руссы, поляки, скифы и те, кто живут под суровой звездой арктического полюса, так же как (восхваляют. - М. Б.) и великого князя Московии, ибо немного лет тому назад под суровостью сказанной звезды недавно открыл небольшой остров Груланда, берег которого тянется на 300 легуа и на котором находится величайшее поселение людей под сказанным господством сказанного сеньора князя".

Вопрос, который возникает сразу же по прочтении этого сообщения, естествен: откуда и какими путями получил нюрнбергский врач Иероним Мюнцер столь важные и точные сведения об открытии русскими Груманта, сделанном незадолго до написания письма? Историкам ответить на этот вопрос нетрудно.

В последней четверти XV в. Русь имела прямые и непосредственные торговые, политические и дипломатические связи с немецкими городами, в частности с родиной И. Мюнцера - Нюрнбергом. Известно, что в Москве с дипломатической миссией побывал германский посол Николай Попель. Он прибыл в Россию в 1486 г. и через три года уехал назад, не добившись заключения династического брака и подписания союзного договора против турок и поляков, на котором настаивал император Фридрих III. И, несмотря на неудачу миссии, между империей Габсбургов и великим князем Московским Иваном III установились постоянные дипломатические сношения: с 1489 г. стороны ежегодно обменивались посольствами. В эти же годы в Москву прибыло несколько немецких мастеров горного дела и русские стали частыми гостями Нюрнберга. В 1491 г. римский император Максимилиан I торжественно принимал в Нюрнберге русского посла дьяка Василия Кулешина. Знатный гражданин Нюрнберга Иероним Мюнцер и его друг Мартин Бехайм были знакомы с русскими послами и могли получить из первых рук сведения о русских открытиях в Арктике.

В письме Мюнцера сообщалось не только об открытии Шпицбергена, но и об основании там первого русского поселения. А это многое означает, так как два крупнейших географа Западной Европы - Иероним Мюнцер и Мартин Бехайм, связанные с дипломатическими и политическими кругами Европы того времени, засвидетельствовали на самом высоком уровне одно из величайших открытий того времени - открытие русскими Шпицбергена - Груманта.

Вторая библиотечная находка также связана с Данией, точнее, с датским королевским двором, который в начале XVI в. возобновил, хотя и безуспешно, поиски морских путей в Гренландию. Это два письма датского адмирала Северина Норби из города Вильда (Литва) в Вену, где при дворе римского императора Фердинанда проживал изгнанный из Дании король Христиан И. Одно письмо написано 20 июня 1528 г., другое - через четыре дня. Они были опубликованы в Дании еще в XIX в., но по вопросу о Гренландии исследователи привлекли их совсем недавно. Возможно, причиной этого стала сложная форма письма, составленного на нижнесреднесаксонском наречии и подчас в довольно туманной форме. Прочесть их удалось только после привлечения крупных специалистов древненемецкого языка при содействии Академии наук Германской Демократической Республики.

Автор писем - Северин Норби - известный в XVI в. датский флотово-дец, ярый сторонник свергнутого короля Христиана II. Известно, что в 1515 г. он командовал датским флотом в Исландии, а с 1520 г. по приказу короля приступил к подготовке экспедиции в Гренландию. В 1526 г. он направился в Россию на яхтах и судах, желая подыскать опытного кормщика из русских и получить точные сведения о Гренландии. Однако все предприятие Норби закончилось неудачей. Уличенный в каких-то недозволенных торговых махинациях, связанных со Швецией и Любеком, он потерял свой флот, конфискованный по распоряжению русских властей, стоимостью, по его же оценке, в одну тысячу гульденов. Затем за явный шпионаж он был препровожден через литовско-русскую границу, откуда прибыл, потеряв все свое имущество, в Вильду. Что касается его экспедиции, с которой он посетил Россию, то она, по всей вероятности, маскировалась под торговую, возможно пиратскую, одну из тех, которые были часты в те годы, когда Дания вела торговлю с Русью.

В первом своем письме Норби сообщает о Гренландии следующее: "Русские захватили датские владения на Севере, о чем я узнал во время посещения пограничных районов, где беседовал с русскими... Богу будет угодно, - продолжал Норби, - когда прибуду к Вашей милости, то расскажу Вашей милости, что великий князь (Василий III.- М. 25.) владеет куском норвежской земли на Грум и Ланде, принадлежащим двум монастырям епископского подчинения, который я, с божьей помощью и по мере моих сил, постараюсь возвратить Вам и Вашей милости детям, ибо я говорил в России с людьми из тех мест, потому и знаю все об этом деле досконально".

Во втором письме Норби останавливается на вопросе о способах вернуть Гренландию датской короне и пишет: "Гренландия и другие земли зависимы от великого князя. Это я знаю также, ибо я разговаривал с людьми из тех мест".

Во всех этих письмах интерес представляет не то, что пытался доказать Норби, - якобы захват русскими датской Гренландии. Это, конечно, была явная ошибка, порожденная путаницей в географических названиях. Следует подчеркнуть то место в письмах Норби, где утверждается, что русские имели два поселения на Шпицбергене. Следовательно, с того времени, когда писал Мюнцер о Гренландии, то есть с 1498 г., русские не только не потеряли, но, наоборот, смогли упрочить свое положение на Шпицбергене. Неясным остается одно: какие русские монастыри владели этими землями на Груманте, хотя, конечно, одним из них был Соловецкий.

Третья документальная находка, хронологически продолжая две предыдущие, повествует как бы о дальнейшем развитии событий вокруг Шпицбергена. Речь идет об обнаруженных в датском архиве еще в 1909 г., но для историков Севера впервые вводимых в научный оборот документах - о письме начальника Бергенской крепости Кристофера Фолькенсдорфа датскому королю Христиану III. Письмо направлено в Копенгаген и датировано 25 июля 1557 г. К нему приложены немецкая и латинская копии договора, заключенного между жителем Бергена Антониасом Нилаусоном и англичанином Эмундом Робертусом о совместной торговле с Россией через Белое море. Договор посылался на утверждение короля, но был им отклонен. Впрочем, этот договор не представляет для нас большой ценности с точки зрения рассматриваемого вопроса. В письме Христиану III Фолькенсдорф характеризует лиц, подписавших договор, и сообщает такие сведения, которые-то и представляют известный интерес для нас.

Английский купец Робертус, по сведениям, собранным Фолькенсдорфом, не новичок в торговле с Россией. Он начал водить свои корабли в устье Северной Двины вслед за английской экспедицией Ченслера (1553 г.). Он ездил в Москву, часто встречался с русскими, в том числе и с жителями Севера. В 1557 г. он посетил Берген, где и заключил упомянутый торговый договор с одним из крупнейших и знатнейших торговцев города - Тониусом Клаусоном, по известной причине пожелавшим остаться в договоре под именем Антониаса Нилаусона. В дни пребывания в Бергене Фолькенсдорф встречался с Робертусом, имел с ним долгую и интересную беседу о России и Гренландии, содержание которой поведал королю Христиану III и в упомянутом письме.

Хорошо осведомленный о живейшем интересе датского двора к Гренландии, Фолькенсдорф уделил особое внимание этому вопросу и сообщил королю: "Англичанин доверительно рассказал мне, что "он ел и пил с людьми, которые родились в Гренландии и которые каждый год совершают поездки на Русь и обратно. Эти люди привозят великому князю дань по льду". Они познакомили его (англичанина.- М. Б.) с их начальником, рассказавшим, что меледу Гренландией и Русью зимой и летом лежит лед, так что можно ездить на санях. Поездка продолжается месяц. Во льдах бывают полыньи, и тогда ходят не дольше месяца".

Реакция Христиана III на это сообщение неизвестна, да это не так уж и важно. Важно другое - через 29 лет после писем Норби Дания все еще не прекратила всякими путями собирать сведения о Гренландии - Груманте и, как видно, на этот раз имела некоторый успех. Источником стал рассказ осведомленного английского купца, лично встречавшегося с некоторыми русскими груманланами. Не все вызывает доверие в рассказе Робертуса, возможно, не все было понято правильно им самим и Фолькенсдорфом. Например, поморы не могли ходить на Шпицберген на санях. Вероятнее всего, при разговоре с русскими англичанин не понял, что в данном случае речь шла о судах-санях типа раншин, которые широко использовались в беломорских промыслах в условиях разреженных льдов, разводьев. Непонятно его сообщение о ежегодной дани, собираемой великим князем Руси с груманланов. Надо полагать, что речь шла о торговой пошлине. Но одно бесспорно - русские груманланы часто ходили на Шпицберген и за первые полстолетия своего пребывания там превратили груманланские промыслы в важную отрасль народного поморского производства.

Европейские источники, в частности голландские географические карты XVI-XVII вв., отвечают и на вопрос о местах русских поселений. На карте Герарда Меркатора 1569 г. севернее Скандинавского полуострова показана группа островов, названная им "Святые русские". Возможно, что изображалась южная часть архипелага Шпицберген или остров Медвежий, ставшие первыми объектами деятельности поморов. На голландской карте "Шпицберген 1614 г.", составленной неоднократно в конце XVI в. плававшим к архипелагу капитаном Иорисом Каролисом, к востоку от Западного Шпицбергена показана "неизвестная земля", что, по всей вероятности, означало остров Эдж, по-русски - Малый Берун. Еще восточнее Беруна указан Марфин остров на широте современной Земли Короля Карла либо острова Северо-Восточная Земля. Это уже и есть район русских островов, на одном из которых скандинавские ученые обнаружили старинное зимовье. Таким образом, тайна Русских островов по сути дела перестает быть таковой. Сейчас на основании новых документов с более или менее твердой уверенностью можно говорить, что с конца XV и начала XVI в. русские селились на архипелаге Шпицберген и что некоторые из русских промышленников располагали зимовья в его северо-восточной части.

Известный интерес представляет изучение путей поморов на Шпицберген. Поскольку русские промышленники еще в XVI в. имели свои становища в Кольском заливе, то большинство считает, что именно отсюда совершались эти далекие морские плавания. Тем более что между Колой и Шпицбергеном море замерзает сравнительно на незначительный период, так как сюда выходит теплое течение Гольфстрим. Бесспорно, такие плавания имели место. Однако изучение русских архивных документов показало, что главный путь на Шпицберген проходил значительно восточнее и севернее пути из Колы на Грумант. Путь этот можно назвать Новоземельским, так как все те русские промышленники, которые ходили на Шпицберген, обязательно посещали Новую Землю, другой крупнейший архипелаг Арктики. От Новой Земли, приблизительно от мыса Черного (северный остров Новой Земли - 75°08" с. ш.), поморы двигались на запад, держась многолетней осенней и весенней кромки льда Баренцева моря, приближались к острову Медвежьему и уже оттуда достигали Груманта. Существование этого пути подтверждает голландская карта Баренцева моря, составленная в 1619 г. Новоземельская дорога к Шпицбергену считалась наиболее надежной и менее опасной, чем путь от Колы на Грумант, где поморы всегда могли встретить сильные ветры и волнения, к которым не были приспособлены их суда - кочи и ладьи.

Окончательное решение проблемы открытия Шпицбергена возможно принесет археологическое обследование архипелага.

Здесь http://888travel.ru/tours/golden-ring туры по Золотому Кольцу России для всей семьи.

С 10 века на побережье Северного и Баренцева моря селятся пришедшие сюда славяне-русичи. Они смешиваются с местным финно-угорским населением и начинают жить на холодных и неприветливых северных берегах. Поморы, так себя называют потомки этих людей. Они сыграли ключевую роль в освоении северного побережья России, освоении островов Ледовитого океана, первыми пришли на север Сибири. Жизнь этого народа была неразрывно связана с морем. Морем они кормились, на островах и на побережье добывали пушнину, освоили солепромысел. Поморы отваживались заходить в забитое льдом Карское море и дошли до устья Енисея. На своих парусных кочах они посетили острова Новой Земли, дошли до архипелага Шпицберген, основали город Мангазея на севере восточной Сибири. Суровые условия жизни сформировали и характер этих «пахарей» северных морей, - они доверчивы, гостеприимны, дружелюбны и стараются жить в гармонии с природой.

Современные реплики старинных поморских парусных судов (кочей) совершили несколько выдающихся плаваний по Северу, по следам древних мореходов

Парусные суда поморов

Первыми судами поморов были ладьи. На этих парусных кораблях они ходили по рекам и осуществляли прибрежные плавания. На ладьях ставили парус, но в основном ходили на веслах. В длину ладьи достигали двадцати метров, в ширину - трех. Тип древнерусской ладьи со временем претерпел изменения и был адаптирован для северных условий. Для дальних плаваний в Балтийском и Северном морях строили «заморские» ладьи, «обыкновенные» же строили для хождения по Белому морю. Суда имели малую осадку и отличались своими размерами. «Заморские» ладьи в тринадцатом-пятнадцатом веках достигали в длину 25-ти, а в ширину 8-ми метров.

Парусное вооружение поморских кочей отличалось от вооружения ладей

Ладьи имели сплошную палубу, таким образом вода не попадала внутрь судна. Тяжелые условия северного мореплавания сформировали и уникальный тип судов - поморский коч. Эти суда были дальнейшим развитием конструкции ладьи. Они имели яйцеобразную форму, и при попадании во льды корабли поморов просто выдавливало вверх, не повреждая корпус. Конструкция кочей была более сложной, нежели у ладей, различалось и парусное вооружение. Информацию о кочах исследователям пришлось собирать по крупицам, но в этом десятилетии было найдено множество фрагментов судов. И сейчас можно достоверно утверждать, что у кочей была вторая обшивка в районе ватерлинии из дуба или лиственницы. Это помогало при плавании в битом льду. На судне были большие тяжелые якоря. Их использовали для волока, в том числе и по льду. Якоря укрепляли во льду и затем, выбирая канаты, подтягивали судно, разыскивая чистую воду. Корму коч имел почти отвесную. Нос был сильно наклонен. Осадка судна была невелика, полтора метра, что облегчало заход судна в устья рек и на мелководья. Днище было укреплено накладными досками. Борта обшивались досками с помощью скоб, их требовалось огромное количество - несколько тысяч. Грузоподъемность судов достигала 40 тонн.

"Фрам" Нансена, построенный по аналогу поморских кочей, дрейфовал во льдах продолжительное время

Именно на кочах прошел казак Семен Дежнев в 1648 году по Ледовитому океану до крайней точки материка, прошел "Большой каменный нос" (теперь Мыс Дежнева), где были разбиты несколько кочей, и мореплаватели вошли в устье реки Анадырь.

В споминаю 23 апреля 1981 года, Москва, Институт археологии Академии наук СССР. С осторожностью, точно оголенный провод под напряжением, держу я в пальцах слайд, где запечатлена обугленная временем доска, на которой как будто ножичком Алексея Ивановича Инкова вырезано об их слабом духом артельщике: «Преставися мирининн от город!» Начальник Шпицбергенской археологической экспедиции кандидат исторических наук В. Ф. Старков делает доклад о результатах первых трех полевых сезонов.

Сейчас известно более восьмидесяти памятников, - говорит он. - Самый северный из раскопанных нами находится на полуострове Брёггер, на берегу залива Конгс-фьорд, это под 79-м градусом северной широты, в четырех километрах от поселка Ню-Олесунн. При его раскопах было найдено более семисот предметов из металла, кожи, дерева, глины, бересты. Поморские могилы, кресты и дома есть и выше, под 80-м градусом. А в бухте Решерж, на северном берегу Бельсунна, выявлены и изучены остатки четырех жилищно-хозяйственных комплексов, в состав которых входили девять жилых помещений, шесть холодных клетей и баня. Это крупнейшее русское поселение из известных до сих пор на Западном Шпицбергене. Важным представляется и вывод о том, что обитание поморов на Шпицбергене носило регулярный и долговременный характер и что основной формой обитания поморов был поселок, а не одиночная изба-зимовье.

Почти два с половиной столетия отделяют сегодня нас от тех времен. Но мысль не устает тянуться, часто по крохам собирая факты, в темь веков, желая увидеть тамошнюю жизнь ясно и правильно.

Хранится в Отделе рукописей Государственной публичной библиотеки имени М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде Сборник Новгородских и Двинских грамот XV века. И есть в нем «деяние» князя новгородского Андрея - послание к людям Двины и Студеного (Белого) моря. Писано письмо уставом. Буквы прямы, могучи, и несут они нам из семисотлетней давности напряжение жизни большой и горячей.

Послал князь Андрей Александрович «на море на ошан» три ватаги свои из Новгорода с атаманом Андреем Критицким и велит поморам давать «им корм и подводы, по пошлине, с погостов». А в конце грамоты заметил и для атаманов: что «как пошло, при моем отце и при моем брате, не ходити на Терскую сторону Ноугородцем, и ныне не ходить».

А Терская сторона - это Кольский полуостров. И не велено ходить туда княжеским ватагам новгородцев ни на промысел, ни за оброком оттого, что в этом XIII веке еще нельзя было тревожить терских переселенцев, потому как испокон веку поощряли государи смелых землепроходцев, расширяющих и осваивающих границы княжеских владений, поощряли тем, что освобождали их от государственных тягот и не ограничивали ничем их свободу. До поры до времени, разумеется.

Однако на том же море Студеном, на Соловках, к 1429 году монахи уже сгоняют простых поморов силой и угрозами «с острова сего, Богом предназначенного к обитанию иночествующих», как выражается архимандрит Досифей. Так что через тридцать лет «Соловки с моря окiаня» закрепляются за монахами жалованной Новгородской грамотой, а в 1471 году в списке Двинских земель указываются поселки уже и Терского берега: Карела Варзугская и Умба.

Проходит сто лет - и тянут сюда руки уже царские, боярские блюстители власти, не менее чем монастырщики, нахрапистые и вооруженные.

И снова отрываются от насиженного места, и идут люди в неизвестность, на Север, на море, на острова, туда, где свободнее для души и для промысла; причем идут не всякие люди, а духом крепкие, жадные как до труда, так и до воли, и глубоко миролюбивые не по трусости, а по натуре. Таковы поморы.

В грамоте великого князя Иоанна Васильевича от 18 декабря 1546 года узнаем мы, что люди Каргополя и окружных волостей покупают соль... «у моря у Поморцев». И это, вероятно, первое письменное свидетельство такого определения.

А жизнь на Русском Севере к середине XVI века и на самом деле достигает расцвета.

Возьмем дневники и показания Стивена и Уильяма Бэрроу. Эти английские мореплаватели, встретившиеся с поморами в 1557 году, рассказывают о том, например, что мезенцы Беломорья все как один шли в июне к Печоре «на ловлю семги и моржей» и оказались удивительными мореходами. Они ловко вывели английское судно из гибельного тумана, другой раз их двадцативесельные карбасы, идя по ветру, опережали английский ведущий корабль и время от времени поджидали англичан, приспуская свои паруса. Оказалось, что поморы поразительно мудро предвидели погоду и учитывали приливные и отливные течения. На Кигоре же (п-ов Рыбачий) в день св. Петра, то есть 29 июня, собиралось к русским «по случаю торга» много людей: и карелы, и лопари (саамы), и норманны, и датчане, и голландцы - и «дела их тут шли прекрасно»; причем тогда же говорили русские англичанам и о Большом Камне (Урал) и о Новой Земле.

От тех же англичан можно узнать и некоторые имена простых поморов шестнадцатого столетия. Это Федор и Гаврила из Колы (Мурманск), Кирилл из Колмогор (Холмогоры под Архангельском), кормщик Федор Товтыгин и беломорский кормщик по прозвищу Лошак.

И неудивительно, что в 1576 году датский король пытается воспользоваться мореходными знаниями одного из русских кормщиков - поморского навигатора Павла Никитича из Колы. «Известно нам стало,- пишет король,- что прошлым летом несколько тронтгейских бюргеров вступили в Вардё в сношения с одним русским кормщиком Павлом Нишецом, живущим в Мальмусе (Мурманск) и обыкновенно ежегодно около Варфоломеева дня (11 июня) плавающим в Гренландию». Недаром, значит, именно тогда же и возник известный проект оккупации Русского государства с севера. Чтобы захватить Московию и обратить ее в имперскую провинцию, по расчетам одного из шустрых западноевропейцев, «достаточно 200 кораблей, хорошо снабженных провиантом; 200 штук полевых орудий или железных мортир и 100 тысяч человек; так много надо не для борьбы с врагом, а для того, чтобы занять и удержать всю страну».

Голландские экспедиции, посетившие в конце XVI века Новую Землю, стремятся оголландить на ней все устные поморские названия, тем более что на картах Московии очертаний Русского Севера тогда еще не было. А не было-то потому, что Русский Север не представлял «в эти годы ничего спорного». И в том, что встречаемые часто голландскими мореходами и на Новой Земле, и на Шпицбергене следы промысловой деятельности поморов - обработанные моржовые туши и клыки, навигационные кресты - не что иное, как следы русских, а не норвежцев, кто-кто, а голландцы, между прочим, не сомневаются. И не сомневаются хотя бы потому, что, скажем, и через того же приказчика Строгановых, сбежавшего в Голландию, Алферия Брюнеля, хорошо знали, какие - узкие, длинные, хоть и быстроходные, да негодные для плаваний во льдах - лодки у норвежцев и какие - кургузые, орехообразные, без гвоздей шитые и приспособленные к льдам (даже с полозьями) - лодки у русских. Так что, когда норвежские рыбаки выше Ян-Майена, в крайнем случае выше Медвежьего подниматься и не собирались, русскому зверобою, воспитанному на Беломорских торосах, ходить по Ледовитому океану к Елисею (Енисей), к Малому Ошкую (Шпицберген) или на Новую Землю было в обычай.

«В лето 7113 (1605 г.) во граде Самаре, - говорит сказание, - был человек поморенин, именем Афанасий, рождение его за Соловками на Усть-Колы. И он сказывал про многие морские дивные чудеса, а про иные слыхал. И ездил он по морю на морских судах 17 лет, и ходит в темную землю, и тамо тьма стоит, что гора темная; издали поверх тьмы тоя видать горы снежные в красный день».

В. Ю. Визе, приводящий это сказание в биографическом словаре русских полярных мореходов, замечает, что упоминаемая «темная земля есть, несомненно, либо Шпицберген, либо Новая Земля».

Интересно и то, что первое картографическое свидетельство о русских поморах на Шпицбергене тоже приходится на это время. Картой Шпицбергена, второй по счету, но первой по практической ценности, является карта с названием «Новая страна, или по другому Шпицберген», изданная в 1613 году в книге Гесселя Герритса «История страны с именем Шпицберген». Автор говорит о неудачных переговорах голландских китобоев с русскими промысловиками по поводу организации совместного торгового товарищества и помещает карту, составленную по свежим следам своих земляков, на которой и можно видеть одну из поморских бухт, названную голландцами «Устье московита».

Есть и еще один ранний картографический документ о поморах, но уже на английской карте 1625 года. Там показано русское суденышко, спешащее к южной оконечности Шпицбергена, куда как раз с этого времени на целый век и вытеснены поморы англичанами, голландцами, а позже - датчанами, немцами, испанцами, чьи экспедиции всегда были богато оснащены пушками и ядрами.

Но вот наступает и 1694 год, когда 22-летний царь Петр I едет в Архангельск, к поморам, с великой и дерзкой думой о военном маневре, с осуществлением которого и будет прорублено «окно в Европу». Правда, дорогой ценой самобытности заплатят поморы за столь необходимое России «окно», названное затем Петербургом, потому что велено царем в Архангелогороде строить поморцам, вместо их поморских кочмар, раньшин, шняк да лодий, военные мощные корабли по образцу голландскому.

Восемь лет, кляня царя и его приказчиков, Беломорье выполняет государев подряд, и в 1702 году из Архангельска в Соловки идет настоящая эскадра первых северо-русских военных кораблей (13 судов), и от сельца Нюхча, что на Поморском берегу Белого моря, и до села Повенец, что на берегу Онежского озера, укладывается - рубится фантастический настил - легендарная Государева дорога, дорога-просека, дорога-гать, дорога-волок, по которой за десять дней протащатся два корабля - «Святой дух» и «Курьер», что выйдут потом по Свири на Ладогу, прародину поморов, дабы вернуть ее России вместе со Шлиссельбургом уже навсегда.

Одна незадача - из века в век не почитается у поморов, хоть и грамотных, дело «пером брести»; верят они больше всего в память живую свою да на память сыновей уповают. Нет слов, обидно, что еще и царский указ 1619 года, наложивший запрет на ведение лоций, совсем отбил охоту заводить на лодии судовой журнал или вести дневник наблюдений. И все нравственные правила, все заветы отцовские и приметы мореходные передавались из уст в уста.

Только после петровских преобразований появляются у них мореходные книги, или поморские лоции. Но и тогда все записи в таких рукописных книгах велись безымянно и по-скупому деловито. Однако попробуем все же пересказать один из поморских случаев.

Восемь дней была поветерь - лодия от самой Мезени ходко шла в побережник, что значит на северо-запад, и тешил душу Ледовитый океан.

А на девятый день ветер переменился, и завернуло судно на восток. Гнало, гнало и прибило к голому острову, в «утык ко льду». Поморы остров узнали: это Малый Ошкуй, то бишь Грумант-медведь оказался. Тут-то и двинулся и опеленал их жирный лед, а скоро и жом начался.

Видят поморы: дело нешуточное, жмет и жмет - к худшему готовиться надо, может, и зимовать придется. Припомнил кормщик, что становье где-то здесь было, и решил проверить.

Пошли вчетвером: сам кормщик Алексей Инков да с ним три покрученика рядовых - Хрисанф Инков, Степан Шарапов да Федор Веригин.

До берега идти с версту. А лед трещит - как будто кто тисками сдавливает, - время от времени, как из пушки, жахает, и пучится, и друг на дружку наползает, а то как ухнет - и толстенная льдинища торчмя, точно живая, в ропак встает.

Чтобы идти побыстрее да от тяжести случаем не потонуть, поморы грузу мало взяли. Всего и было, что ружье одно, рожок с порохом по три заряда на брата, пуль столько же, топор, котелок, ножик, муки мешочек - по пять фунтов на человека, огнянка с трутом, пузырь табаку да по трубке по деревянной курительной. А одежка - так вся та, что на них.

Наконец добрались. Видят: заледа - прибрежная земля, что подо льдом кроется. Отсюда до становой избы, как оказалось, меньше полуверсты всего и было. Нашли они станок-то. Затопили печку-глинянку без трубы. Дым по потолку растекся, вьется, колышется, до верха окошка набух, тучей квадратной черной налился, а ниже не опускается - утекает в щель оконца. Обогрелся домик, и порешили поморы переночевать в нем.

С рассветом, как угомонился ветер, заспешили поморы к своим - ан голо вокруг, ветер выволочный утащил, как есть, и лед и лодию с ним в океан.

Тяжко стало на душе у зверобоев; стоят столбом, онемели. Наконец повел бородой кормщик Алексей Инков, оглядел голомянь океана и сказал сокрушенно:
- Эко вздохнул батюшка! Груманланку (лодию. - Авт.) нашу унес дак. А и где же вы, други наши товарищи? Не погибель ли приняли?
(А так оно и вышло: одиннадцать, все, что в лодии оставались, все потонули.)

Вдруг заторопился Алексей Инков, крикнул:
- Не робей! Дразни ветер!

И сам лихо свистнул. И все: и Хрисанф, и Степан, и Федор вслед заги-кали и засвистели!..

Однако обратно ветер не шел и груманланку ихнюю, лодию поморскую родную, не гнал.

Перестали тогда поморы, по их выражению, завязывать ветер, то есть молить его. «Не хочет, знать, Никола-бог морской нас приняти»,- сказали. Сказать-то сказали, а лысую выпуклость моря оглядывали еще долго.

Но жить надо. И кормщик слово молвил:
- Все мы здесь теперьче равны, и покрут наш, робятки, равный.

И пошли жизнь артельную ладить.
Начали же поморы с того, что убили, по числу пуль, двенадцать оленей, заготовили впрок мясо и шкур для одежды и по постели каждому из мятой оленьей кожи сделали. Для топки плавнику с побережья натаскали на первую зиму и на другую. Избу поправили и мхом сухим крепко оконопатили. Инструменту всякого нужного понаделали: нашли прибитую морем доску корабельную, толстую, с железным крюком, с гвоздями и с дырой; из нее получился молоток; а из камня подходящего - наковальня; гвозди - так это считай, что готовые наконечники или крючки рыболовные, да еще каждому постегальце-иглу из них выковать сумели.

Из двух оленьих рогов клещи были.
Бояться боялись одного разве мишку, медведя, ошкуя страшного. Уж больно тот любопытен был и охален: придет, рычит, шерсть густая дыбом; мох из бревен выдирает, в избу ломится - аж скрип и треск - смотри, развалится коробочка по бревнышку!

Сделали из крепких сучьев две рогатины, и скоро первого, шибко дерзкого, подняли на них; другие стали потише. А всего за шесть зим убили десять.

Потом подвернулся еловый корень, что своим изгибом лук напоминал. Натянули на него жилу от первого медведя тетивой - и сразу стрелы понадобились. Сковали четыре железца-наконечника и жилами того же ошкуя привязали накрепко к еловым палочкам с одного конца, а с другого - перья от чайки прикрутили. Стрелами такими добыли оленей сотни две с половиной да множество голубых и белых песцов.

Свистнет тетива, стрела шикнет, в оленя вопьется - прянет зверь, и понесся по мшистым кочкам, взбрыкивая. А Хрисанф вдогонку - нельзя, чтоб стрела пропала! Кухлянку, что мешок, через голову швырк - руки, ляжки голые, на теле одна короткая душегреечка да бахилы на ногах - и все, и летит молодой Хрисанф, бежит удалой Хрисанф не хуже того оленя, а лучше, потому как догоняет оленя-то убегающего, догоняет.

Мясо и коптили и сушили - в избе, на палочках, под потолком. За лето запасы полнили. И шло оно вместо хлеба. Муку берегли. Если и варили ее, то изредка, с оленьим мясцом. На посудину для огня мука пришлась. Слепили из глины вперемешку с ней подобие лампады, на солнце высушили, обмотали лоскутиками от рубах, а лоскутики в оленьем жире опять же с мукой обварили, и все сызнова засушили. Жировик получился. На фитили белье исподнее шло. Огонь с тех пор не переводился. А то ведь и трута совсем мало было, и сколько потов сходило, пока так называемый живой огонь извлекали: покрути-ка кленовую сухую палочку, чтобы трут, напиханный вокруг нее в тесном отверстии березового полена, затлелся бы!

Так в заботах и трудах шла жизнь.
Начала скоро хворь одолевать - цинга. Инковцы боролись с нею как могли: и кровь оленью для этого пили, и мясо кусочками сырое и мерзлое ели, и трудились много, и спали мало, да вот еще - летом собирали траву ложечную, из которой али щи варили, али так, тоже сырой, ели - сколько сможется. «..А растет та трава вышиною в четверть аршина и повыше, а листья у нее круглые, величиною с нынешний медный грошевик, а стебель тонкий, а берут ее и употребляют те стебельки с листами, кроме коренья, а коренья не берут и не употребляют».

Трое из поморов противостояли цинге славно. Один лишь Федор Веригин ленив был и волей слаб. А потому в первый же год впал он в немощь цинготной болезни, исхворался и ослабел так, что сам и не поднимался уж. Долго товарищи об нем хлопотали: отваром ложечным поили, дышать свежим воздухом выносили, жиром медвежьим мазали, молитвы тцррили... Однако все одно на четвертую весну снялся Веригин с души, помер.

Бывало у поморов и время, когда ни бахилы шить, ни кухлянку, ни кожи мять, ни калги-лыжи ладить, ничего иного по хозяйству справлять вдруг ни нужды тебе, ни охоты нету. Тогда занимались они тем, что было душе любо: Хрисанф, например, коробочку из кости круглой ножом вытачивал, Алексей мох курил, о жене, детишках, о материке вспоминал да Степана слушал, как тот песню со слезой пел, такую же думу думая:

Грумант угрюмый, прости!
В родину нас отпусти!
Жить на тебе опасно -
Бойся смерти всечасно!
Рвы на буграх-косогорах.
Лютые звери там в норах.
Снеги не сходят долой -
Грумант вечно седой.

И прожили они так вот, одни, за семьдесят седьмой параллелью, в стране полунощной, как известно, шесть зим и лет да три месяца. И был у них порядок и лад, и не было ни свары, ни отчаянья. Даже ни блоха, ни вошь не завелись.

Однажды же (точно: 15 августа 1749 года) сидел на взгорке, на мягком мху зелено-красном, Инков Алексей; строгал он сучок, кумекая: может, трубку какую курительную из него сделать; кумекал да поглядывал с завистью охотничьей, как лёщатся белухи.

Сидел, значит, так помор, поглядывал на море, на белух, на куличка... Да вдруг как испугается, что блазнится ему, видится, мерещится чудо чудное, парус явственный! А море-то гладкое; ветер - ласковый и в лицо.

«Чтой-то в глазах мельзит», - сказал Инков сам себе. А сердце сильнее заходило.

Но светлый лоскут паруса подрос. И тогда подхватился Алексей, как молоденький, и ударился бежать. У избы кричит:
- Робята!.. Родимые!.. Приметы стягами... поспешай знаменать!
(Команда такая морская есть: знак подавать.)
Растерялись те сразу-то. «А иде?» - спрашивают.
- Тащи постель, постель тащи дак!.. Да огонь! Огонь с плошкою!

Сообразили костры. Запалили, ничего не жалеючи. Потом оленьи шкуры постельные на копья понасаживали да скоренько давай размахивать ими, да вопить, что духу хватало.

И вскоре обронила близ инковцев свои паруса российская промысловая лодия.

Так вернулись они наконец в Архангельск.
Дивился народ. Изумление выразил и директор Кольской китоловной компании Вернизобер. Выразил - и отписал про случившееся в Петербург. На следующий год братьев Инковых вызвали к графу Шувалову. А тот велел составить о приключившемся книжицу. Ле Руа, воспитатель детей графа, такую книжицу на французском и на немецком языках через 16 лет составил. И обошла она весь ученый мир Европы, удивляя теперь и немцев, и французов, и англичан, да и самих русских отчасти.

А славные поморы наши, инковцы, жили, как и все, и промышляли по-прежнему, отличаясь, правда, от других тем, что долгое время не могли никак есть хлеб - пучило их от него, да не могли пить никаких напитков, потому что попривыкли на острове своем только к ледниковой чистейшей воде...

Теперь можно говорить с полным основанием, что оставались поморы на архипелаге на длительное время еще в XVIII веке. И такими близкими видятся мне вскрытые темные венцы приморских изб, собранные когда-то тут из привозного леса, стоящие порой на китовых позвонках фундамента, такими загадочными белеют ребрами шпангоутов разбитые безымянные суда, такими родными зеленеют и рдеют мхи, сверкают среди буро-черной щебенки осыпей жирные ледники, наконец, такими щемящими стоят покосившиеся кресты, протягивая свои обрубки деревянных рук с юга на север...

И не знаю, отчего так сильно толкается мое сердце: то ли оттого, что прожиты на Шпицбергене две «полярки», то ли оттого, что слышатся голоса предков.
- Вадим Федорович! - спрашиваю у Старкова. - Время активных плаваний поморов в районе Шпицбергена вы считаете с XVI по XVIII век. Сруб дерева нашли XVI века. А могут ли быть и более ранние вещи?
- Да, хотя более ранние памятники мы пока не встретили, - говорит Старков.

Ученый, естественно, весьма осторожен с выводами. Но поиск продолжается, потому что еще Александр Пушкин говорил: «Уважение к минувшему - вот черта, отличающая образованность от дикости».

В целях выяснения...

Исполнилось 50 лет первому сквозному плаванию в одну навигацию Северным морским путем. Этим было положено начало планомерному освоению важнейшей народнохозяйственной морской трассы, первыми открывателями которой явились, по существу, русские поморы.

Много славных имен дало России и всему миру Поморье. Среди них и великий М. В. Ломоносов, «камчатский Ермак» - В. В. Атласов, знаменитый Семен Дежнев, ставший якутским казаком. Отсюда, от родных берегов, отправлялись в дальние походы отряды отважных землепроходцев, чьи подвиги и героические деяния золотыми буквами внесены в летопись великих русских географических открытий XVII-XVIII веков. Значительна роль населения Поморья и в освоении Сибири. Поморские судовых дел подмастерья и мастера, искусные строители надежных лодий, корабельные плотники и кормщики-навигаторы «ставили» мореходное дело при Петре I на неизведанных ранее просторах Охотского моря и Тихого океана. Но самыми полярными рубежами русских мореходов с давних времен являлись арктический архипелаг - Шпицберген и Новая Земля. И вполне естественно: все, что связано с исследованием этих земель, вызывает большой интерес.

Автор очерка провел на Шпицбергене две зимовки, «заболел» Севером и с тех пор довольно успешно изучает его увлекательную историю. В Географическом обществе СССР им сделаны (в Ленинграде и Москве) интересные доклады о важном уточнении пути экспедиции В. Баренца, которая в 1597 году открыла для Западной Европы Шпицберген. Известному ученому, автору своего рода арктической энциклопедии «Истории открытия и освоения Северного морского пути» профессору М. И. Белову разработки Ю. Мансурова, предпринятые, как он писал, «в целях выяснения исторического события», показались заслуживающими одобрения и производящими «впечатление солидного исследования». И это впечатление, думаю, необманчиво.

Ю. А. Мансуров еще в 1977 году высказал предположение, что мезенец Алексей Инков в разговоре с академиком Ле Руа мог назвать Шпицберген и Гренландию как Малый и Большой Ошкуй (у Ле Руа - Малый и Большой Броун), но, мол, после того, как ученый-иностранец, не понимая зырянского слова «ошкуй» (белый медведь), потребовал разъяснений, догадливый помор дал ему шотландский перевод «ошкуя» - «броун». Представляется, что этой смелой гипотезой пора заняться топонимистам - специалистам по происхождению и толкованию географических названий.

Небезынтересны в очерке и первые картографические свидетельства о русских поморах на Шпицбергене. Обращаясь к старинным картам, автор подтверждает сложившиеся в научном мире представления о широких возможностях использования и о необходимости усиления внимания к старинным картографическим материалам. Ведь старые карты удивительно емкие и содержательные источники для исторической географии нашей необъятной Родины.

Л. А. Гольденберг, доктор историческим наук